Глава восемьдесят первая

Из горечи, ставшей такой же частью ее существа, как аллергия, поднималось на поверхность сознания такое, что можно было бы уподобить морскому чудовищу, которое всплывает из океанских глубин, чешуйчатое, омерзительное. Поначалу Гепара не замечала, не ощущала его нарождения, но с ходом дней неясные помыслы приобретали все более резкие очертания. А после их сменяло нечто еще более резкое, пока Гепара не уяснила, что жаждет понять не только как нанести удар, но и когда его нанести. И наконец, через две недели после ссоры с Титусом она обнаружила, что деятельно обдумывает уничтожение юноши, что именно к этой цели устремлено все ее существо.

Сметя на пол свои прикрасы, она смела и то, что туманило ее разум и страсть. И этот порыв не только наполнил Гепару злобой еще пущей, но и сообщил льдистую ясность мыслям, так что при следующем свидании с Титусом она казалась истинным воплощением уравновешенности.

Глава восемьдесят вторая

– Так это и есть тот самый юноша? – спросил отец Гепары, хиленький человечек.

– Да, отец, тот самый.

Голос отца был немыслимо пуст. Когда он входил в комнату, всем казалось, будто из нее кто‑то вышел. Он был человеком настолько неописуемым, что даже неловко сказать. Лишь о черепной коробке его и можно было сообщить нечто определенное: нарост цвета топленого жира.

Взявшись описывать черты его поочередно, мы бы ничего ровным счетом не достигли, – трудно было даже поверить, что в жилах Гепары текла та же самая кровь. Но что‑то все‑таки было – какая‑то эманация, связующая дочь и отца. Подобие ауры, принадлежащей им и только им, хоть лица обоих никакого отношения к таковой не имели. Ибо отец Гепары был ничем: существом, состоящим исключительно из интеллекта, не сознававшим, по‑человечески говоря, что при всей своей гениальности он остается разновидностью пустоты. Думал же он лишь об одном – о своей фабрике.

Гепара, проследив взгляд отца, увидела Титуса.

– Притормози, – резко, точно чайка, вскричала она.

Отец тронул кнопку, и машина немедля остановилась, вздохнув.

На дальнем конце укрытого ветвями деревьев проселка, стоял, разговаривая, по всему судя, с собой, Титус, – впрочем, когда Гепара с отцом совсем уж решили, что он спятил, вблизи него обнаружилась в далеком переплетении веток троица нищих.

Приближавшейся машины все четверо, похоже, не увидели и не услышали.

Неяркий осенний свет пестрил длинную дорогу, обращая ее в ковер.

– Мы следовали за вами! – говорил Треск‑Курант. – Ха‑ха‑ха! Следовали, можно сказать, по пятам, с переменным успехом.

– Следовали? Чего ради? Я вас даже не знаю, – удивился Титус.

– Вы разве не помните, молодой человек? – сказал Рактелок. – В Подречье? Когда Мордлюк спас вас?

– Да, да, – ответил Титус, – но я не помню вас. Там были тысячи… к тому же… вы встречали его?

– Мордлюка?

– Мордлюка.

– Нет, – сказал Швырок.

Помолчали.

– Мой дорогой юноша… – начал Треск‑Курант.

– Да? – отозвался Титус.

– До чего ж вы изящны. Точь‑в‑точь как я когда‑то. При нашей последней встрече вы были нищим. Как мы теперь, совершенно. Ха‑ха‑ха! Обтрепанным пустобродом. А нынче – нет, вы только гляньте. Ба‑ба‑ба!

– Заткнитесь, – сказал Титус.

Он оглядел их снова. Троица неудачников.