За спиной Титуса, где бы он ни проходил и ни спал, вставали легионы Горменгаста… один сумрачный ярус за другим, с сычами, перекликающимися в дожде, с перезвоном красных от ржавчины колоколов.

Глава восемьдесят четвертая

Поравнявшись наконец, Гепара и Титус остановились как вкопанные, поскольку даже мысль о том, чтобы миновать друг дружку, словно не заметив, представлялась обоим нелепо театральной. Что до Гепары, она, во всяком случае, и думать не могла о том, чтобы позволить юноше скользнуть мимо подобием облака – и никогда не вернуться. Она с ним еще не покончила. Собственно, почти еще и не начала. К тому же Гепара ощущала в летучих мгновениях этого дня нечто, отличавшее его от других. Горячечный, не терпящий возражений день; день, требующий, быть может, озарений и высшей проницательности.

И однако ж, при всей насыщенности этого мига, и Титус, и Гепара сознавали, что нет в нем ничего нового; что оба в прошлые годы уже побывали, причем вместе, точно в таком же положении, и что от судьбы, нависшей над ними, уйти невозможно.

– Спасибо, что остановился, – произнесла неторопливо и ровно Гепара. (Говор ее неизменно напоминал Титусу шуршание сохлой листвы.)

– А что еще мог я сделать? – отозвался Титус. – Как‑никак мы с тобой знакомы.

– Ты полагаешь? – спросила Гепара. – Возможно, это повод избегать друг друга.

– Возможно, – согласился Титус.

Лесная дорога тонула в гулкой тиши.

– Кто это был? – наконец спросила Гепара.

Четыре коротких слога один за другим отлетели прочь.

– О ком ты? – спросил Титус. – Мне сейчас не до шарад.

– О трех нищих.

– А, эти! Мои старые друзья.

– Друзья? – словно самой себе прошептала Гепара. – И что они делают во владеньях отца?

– Пришли меня спасать, – сказал Титус.

– От чего?

– От меня, полагаю. От женщин. Они мудры. А мудрецы неизменно нищенствуют. Им кажется, что ты слишком обворожительна для меня. Ха‑ха‑ха‑ха! Но я сказал им, чтобы они не тревожились. Что ты неподатлива, как самый что ни на есть стержневой корень. Что пол твой сидит в тебе под семью запорами; что ты нетерпима в любви, как самка богомола, отгрызающая обожателям головы. Любовь ведь так отвратительна, верно?

Если бы Титус не смотрел, произнося эту тираду, в небо, он смог бы на долю секунды приметить за приопущенными веками дочери ученого проблеск жуткого света.

Но Титус его не заметил. Переведя взгляд на Гепару, он увидел лишь создание редкостное и безупречное, как птица или цветок.

Полыхнувшие на мгновенье глаза уже светились примерно такой же любовью, какую можно увидеть в зеницах гарпии, пожирающей обезьяну.

– И при этом ты твердишь, будто любишь меня. Вот что самое пикантное.

– Конечно, люблю, – слова Гепары опадали, как увядшие лепестки. – Конечно, люблю и всегда буду любить. Вот почему ты должен уйти.

Подведенные брови ее сошлись, на миг обратив Гепару в иное существо, во всех отношениях столь же редкостное и причудливое, как прежде.