|
Последнюю часть пути до входа во двор мечети, рядом с которой располагался и суд, наверняка придется идти сквозь толпу - интерес к процессу огромный. И Мари, и Хадижа должны быть в белых платьях. Лицо Хадижи может быть открыто, а лицо Мари обязательно скрыто густой белой вуалью. На обеих должны быть белые перчатки. Перчатку с левой руки, что ближе к сердцу, Мари может снять только в суде, когда ее водворят на специальное место у узкого окошка, забранного железной решеткой, не в зале суда, а за его стеной, в общем помещении для гостей, для приглашенных по особым пропускам, заверенным в губернаторской канцелярии. Как лицо пострадавшее Мари получит право высказаться, но только в том случае, если судья прямо попросит ее об этом. А если ей, например, что-то не понравится по ходу ведения дела, то она имеет право просунуть свободную от перчатки кисть руки между прутьями решетки и знаками показать свое несогласие - только знаками.
Фатима сказала, что она тоже хочет сопровождать Мари. - Не только берберы должны видеть, что Хадижа с тобой как сестра, но и бедуины должны видеть, что Фатима с тобой как сестра! Господин Хаджибек вяло возразил своей младшей жене: дескать, нечего ввязываться в это дело, лучше бы посидела с малышами. Но тут доктор Франсуа неожиданно горячо поддержал Фатиму: - Замечательная идея! Берберы и бедуины вместе - это очень серьезно! Это уже само по себе защита от возможных недоразумений. Нет-нет, дорогой Хаджибек, вы должны отпустить с Мари и Хадижу, и Фатиму! Замечательная идея! Господин Хаджибек поднял свои коротенькие руки, увы, уже заграбаставшие едва ли не третью часть Тунизии. - Сдаюсь, господин полковник! Как скажете, так и будет! Когда холодным солнечным утром следующего дня Мария, Хадижа и Фатима подъехали на наемном белом кабриолете с белыми лакированными крыльями, запряженном парой белых кобылиц, к месту предстоящих событий, то увидели на склоне горы перед собой многотысячную толпу, и всем им стало не по себе. Гора, на вершине которой находилась мечеть, была невысокая, но с пологим склоном, в котором были вырублены ступени довольно узкой, но очень длинной лестницы, ведущей непосредственно к порогу мечети, господствовавшей над городом, построенным, как и было установлено некогда Римским сенатом, в десяти тысячах шагов от моря за руинами древнего Карфагена. От подножья горы был хорошо виден белый город Тунис и синее море с несколькими рыбацкими фелюгами под черными парусами. При виде гудящей, колышущейся толпы, облепившей склон, Мария сразу вспомнила пристань в Севастополе, давку, которая разлучила ее с мамой и Сашенькой, конвульсии гигантской массы людей, колеблемых миллионами мелких разрозненных усилий, и жалкую свою беспомощность перед этой стихией, такой же страшной, как огонь и вода. И в ту же секунду уже изведанный однажды животный страх вступил в ее тело - в кончики пальцев, по которым закололи иголочки, в спину, которая вдруг заледенела, в деревенеющие скулы. Из последних сил, преодолевая спазм в горле, Мария прохрипела свистящим, громким шепотом по-арабски: - Сестрички! Держите меня! Сестрички, тащите меня! Я боюсь! Я бою… Фатима и Хадижа мгновенно сообразили, в чем дело, и так крепко подхватили Марию под руки, так плотно сжали между собой, что не повели, а фактически понесли ее. К зданию суда, соседствующему бок о бок с одной из окраинных мечетей тунизийской столицы, были стянуты два батальона зуавов в полной боевой экипировке. А все прилегающие окрестности оцеплены таким плотным кольцом солдат из других подразделений, что сразу становилась понятна не только серьезность, но и опасность будущего мероприятия. Толпа узнала Марию, и, когда Хадижа и Фатима практически несли ее вверх по лестнице, по обеим сторонам которой были протянуты корабельные канаты и чуть ли не плечом к плечу стояли высокорослые зуавы, вслед слышался леденящий кровь шепот: "Это она!", "Русская!", "О ла!". |
