Интонации говорили так много, что не нужно было добавлять проклятий, - и так все было ясно… Возгласы из толпы, словно камни, летели в спину Марии, и она уже была на грани обморока, когда Хадижа и Фатима втолкнули ее наконец во дворик мечети. Ловкая и сообразительная Хадижа мигом нашла каменные приступки чуть в стороне от входа в суд - здесь они и усадили Марию и привели в чувство, скрывая ее от любопытных глаз раскрытыми полами своих широких и длинных белых платьев.
Хадиже даже пришлось похлопать Марию по щекам:
- Ты что? Очнись! Не закатывай глаза! Ты что? Все в порядке! Мы в безопасности, Мари!
- Да, да, спасибо, девочки, - наконец ответила Мария слабым голосом, - спасибо, милые! Я в порядке!
Тот, кто побывал однажды во чреве многотысячной толпы, никогда не забудет об этом, и страх перед толпой останется в нем на всю жизнь. Он как бы впрессуется в позвоночник, войдет в каждую косточку, каждую жилку.
Хадижа разыскала у себя в белой сумочке флакончик с нюхательной солью, сунула его под нос Марии. С перепугу - с закрытой пробкой. Все трое рассмеялись. Хадижа открыла притертую пробку. Мария понюхала раз, другой, третий, чихнула, и все вроде встало на свои места - мир окончательно обрел реальные очертания.
Скоро во двор мечети потянулись по длинной лестнице сквозь неугомонно колышащуюся толпу местные царьки и другая тунизийская знать первой руки. Многие из них церемонно раскланивались с Хадижей и Фатимой, а значит, и с Марией, но если первые две отвечали на их знаки внимания, то Мария, как и учил ее доктор Франсуа, делала вид, что ничего не видит и не слышит. Хадижа договорилась с распорядителем процесса о том, чтобы в связи с болезнью потерпевшей им разрешили присутствовать рядом с Марией, опекать ее. Они провели Марию на скамейку у зарешеченного окошка без стекол, через которое прекрасно просматривался весь зал заседаний. Скамейка была достаточно длинной, что позволило Хадиже и Фатиме устроиться по бокам своей подопечной и согревать ее мелко-мелко вздрагивающее тело своими телами. Хадижа еще раз дала Марии понюхать соли из флакончика, кажется, это помогло - Мария чихнула три раза подряд, и дрожь стала униматься потихоньку. Фатима и Хадижа стиснули ее так плотно и были такие горячие, что и она стала отогреваться волей-неволей.
Прибыл сам генерал-губернатор.
Прибыл муфтий*.
Прибыл кади**.
В зале заседаний уже хозяйничали пятеро адилей*** с такими важными физиономиями, что сразу было понятно - и губернатор, и муфтий, и кади, и собравшиеся на галереях в соседнем зале царьки племен - никто, главные - они, адили, писари: как запишут, так и будет. Они ведут протокол допроса и со слов кади составляют обвинительный акт, так что с ними действительно шутки плохи.
Генерала-губернатора усадили в не предусмотренное церемонией кресло, очень похожее на трон, - старались… Посередине - кади, слева - муфтий, справа - губернатор - такая была дислокация власть предержащих. У входа в зал суда на специальной круглой табуретке сидел привратник в белом, и в руках у него была маленькая палочка - некий символ охраны судебной власти.
Наконец ввели туарегов. Все пятеро были в длинных груботканных серовато-белых рубашках, похожих на саваны, и босиком, руки связаны за спиной, головы покрыты подобием тюбетеек, которые напялили на них уже перед входом в зал суда. Двое адилей помоложе расстелили на полу перед туарегами длинную циновку, и те встали на нее на колени, а потом привычно сели себе на пятки. Эти черные пятки обреченных на казнь туарегов окончательно привели Марию в чувство, самообладание вернулось к ней настолько, что она даже попросила девочек не сжимать ее слишком сильно.
Губернатор сидел в похожем на трон кресле очень скромно и значительно, на лице его застыла маска благожелательности и вместе с тем некоей отчужденности - всем своим видом он показывал свое невмешательство в судебный процесс, свою незаинтересованность в каком бы то ни было давлении, свой полный и вполне осознанный нейтралитет. |