А лезть в каком направлении? Труба уходила и вправо, и влево.

Ганька решил положиться на удачу. Коли начала ему судьба подсказки подкидывать, авось и продолжит.

Он рассудил, что фонарь в пути будет только мешать, вынул из него огарок, потушил и сунул за пазуху вместе с кремнем и кресалом: отсюда в случае чего удобней будет доставать, чем из порточного кармана.

Сначала он пополз направо, потом ощутил, что труба как бы поднимается вверх. Ползти туда, ни за что не цепляясь, было трудно. Он все же не таракан. Не лучше ли попробовать по левому рукаву двинуться?

Ну что ж, возвращаться приходилось ногами вперед. Ганька подумал, что похож на покойника, который сам себя на кладбище тащит, и ухмыльнулся. Кабы знал, что не первый он, кому этот способ передвижения подобные мысли навеял, может, не стал бы усмехаться.

Ну что ж, полз он и полз, обливаясь потом и тяжело дыша, не решаясь засветить свой огарочек, потому что боялся задохнуться вовсе, да к тому ж в деревянной, потрескивающей от сухости трубе палить свечи мог только самоубийца-грешник, а Ганька пока еще не намеревался сводить счеты с жизнью.

Полз он, значит, и полз, как вдруг ноги его, которые, напомним, опережали туловище, провалились в какую-то дыру. Ганька с трудом удержался, повис, размышляя, стоит ли спрыгнуть. Может, до земли аршин, а может, и несколько саженей. Неохота было бы свалиться с переломанными ногами… Куда?

Наверное, в подвал. Вполз он, прикинул Ганька, в тайный ход на конюшне. Отверстие было на уровне земли. Теперь ход понизился. Значит, Ганька должен очутиться в подвале. Может статься, в том самом, куда заточили двух молодых господ, Славина и Перепечина?

Ганька уже почти не сомневался в том, что оба они удрали через тот пролом в стене конюшни. Значит, знали про ход заранее. Но почему об этом не предупредил атамана Семен? Предатель! А может, не знал о тайном пролазе? Да быть этого не может, чтобы он и Ефимьевна ничего не знали!

Надо скорей вернуться в конюшню. Забрать Ульяшу — и бежать с нею… если она еще не сбежала с кем-то другим, конечно!

Ганьку словно огнем опалило от этой мысли. Торопливо начал подтягиваться, чтобы снова влезть в трубу и ползти обратно, как вдруг… как вдруг что-то сковало его ноги и сильно дернуло… Он сорвался и полетел вниз!

– Нету здесь ничего! — Ульяша устало опустилась на пол посреди стопок пыльных книг и кучи пыльных бумаг, которые они с Фенечкой извлекли из старого шкафа, а заодно из массивного сундука, выдвинутого посреди кабинета.

Фенечка то и дело протирала глаза, и непонятно было, отчего они слезятся, то ли от пыли, то ли от страха. Она беспокойно взглядывала в окно, не бежит ли Лушка, однако же той не было видно.

– Не может она так быстро воротиться, — грустно сказала Ульяша. — Может, зелье не готово еще. Невесть сколько его варить-томить надо. Плоха надежда на это зелье, ведь Семка вот-вот воротится и попа привезет! И мне тогда одно только останется…

Она не договорила. Распахнулась дверь, и в кабинет ворвалась какая-то высокая и весьма несуразная фигура в чрезмерно коротком и широком армячке и треухе, нелепо нахлобученном на лоб. В руках фигура держала топор и вид имела разом нелепый и угрожающий.

Испуганные девушки взвизгнули, Ульяша вскочила и бросилась к Фенечке. Они обнялись и уставились на фигуру.

– Кто ты такой? — дрожащим голосом спросила Ульяша.

– Чего тебе надо? — еле слышно отозвалась Фенечка.

Фигура отшвырнула топор, потянула с лица треух, с плеч — армяк. Перед девушками явился вдруг Анатолий Славин — высокий, в измятой, грязной, окровавленной рубахе, растрепанный и чумазый… Невероятно храбрый и мужественный, как подумала Фенечка. Невероятно красивый и желанный, как подумала Ульяша.