Но, видимо, никто из несчастных женщин ему так до конца и не поверил, поэтому, когда он бесследно исчезал, они шли по его следам толпами. Единственной, кто принял его игру в «легкую любовь», стала Алена. После третьей встречи она спросила его, провожая: «Значит, больше не увидимся?» Надо признать, тогда она едва не выдала голосом свое сожаление по этому поводу, но гордость все-таки победила. Он пожал плечами, а через месяц позвонил сам. За это время она уже смирилась с мыслью, что действительно никогда Бунина больше не увидит, переболела влюбленностью и, когда он проявился, даже почувствовала легкое сожаление.

Потом уже у них появилась традиция каждый раз расставаться «навсегда», впрочем, и эта традиция за два года отношений благополучно умерла. Сейчас Алена точно знала, что не любит его. Скорее всего… впрочем, это не столь важно. Она старалась не задаваться вопросом, почему не способна прекратить их странную связь. А может быть, ей вовсе и не хотелось этого. Любовник он был замечательный. И потом, они сдружились (Алена знала, что это звучит по-идиотски — друг-любовник, но тем не менее). Костик был единственным мужчиной, с которым она могла поговорить по душам. И не то чтобы эти два года прошли для нее совсем без поклонников, но с остальными все обстояло иначе — довольно стандартно: флирт, ухаживание, кино, выставка, ресторан и далее по списку. А с Буниным Алену интриговала непонятная природа их взаимной близости — они тянулись друг к другу, им было хорошо вместе, но ненадолго. Дальше — расставание, полное забытье и снова неожиданная и всегда приятная встреча.

Одним словом, непринужденная, ни к чему не обязывающая любовь. «А может быть, это все от одиночества? В конце концов, еще непонятно, как я поступлю с Костиком, если встречу кого-нибудь, кого полюблю! — думала она. — Наверное, пошлю ко всем чертям!» Но пока суд да дело Бунин бодро походил по гостиной, словно разминался перед забегом, снял свой дорогой пиджак, бережно повесил его на спинку стула, кинул взгляд на работающий монитор компьютера и, поморщившись, покачал головой:

— О ком на сей раз?

— Ивар Скрипка. — Она села на диван, согнулась, обхватив колени руками.

— Фу, какая гадость! — Его физиономия изобразила болезненную брезгливость, в которой он выразил как свое отношение к отдельному представителю отечественной эстрады — безголосому певцу Ивару Скрипке, так и ко всей отечественной эстраде целиком. Алена заранее была с ним согласна, что Мадонна круче Пугачевой, а «Иванушки Интернэшнл» рядом не стояли с «U2», поэтому просто улыбнулась. — Ты же еще год назад хотела завязать. Хотела писать о чем-нибудь стоящем…

— Это моя работа.

— Это моя работа, — пискливо передразнил он. — Можно ведь работать и развиваться одновременно.

— Опять, — обреченно вздохнула она, предчувствуя, что сейчас ее начнут песочить. — Ты не оригинален, каждый раз мне говоришь одно и то же.

— А толку-то! — горячо воскликнул он. — Для себя, что ли, я это говорю! Когда же ты поймешь, что с твоими способностями пора уже перерасти эту хренотень. Для начинающей журналистки интервью со звездой — редкая удача, для журналистки с двухлетним стажем сидеть на этом сиднем — просто регресс! Нужно же профессионально расти! — Он обвел руками широкий круг, показывая возможные перспективы ее профессионального роста.