Что случилось? Понимаю, что раненые. Что конкретно произошло?
– Откуда мне знать?
– А мне откуда знать, какую машину посылать? Раненые разные бывают. Их ошпарило, по голове стукнули, или в яму упали, или, может, стеклом порезались?
– Откуда в офисе яма? – удивилась я – Вам лучше знать, что у вас там и откуда.
Я в досаде повесила трубку.
– Как думаешь, толк будет? – со вздохом спросила я Ленку.
Она пожала плечами:
– Кто ж знает.
– А по телику показывают: сразу по машинам, менты с автоматами, эти с каталкой, «мы его теряем»… Может, стоит подумать о смене профессии? – вторично вздохнула я.
– Поздно, – трагически ответила Ленка. – Что делать‑то будем?
– Нет у меня уверенности, что эти деятели туда поедут. Может, вернемся и проверим?
– С рюкзаками?
– С рюкзаками, пожалуй, опасно. Давай сначала домой, а потом в офис.
Троллейбусы еще не ходили, и добираться пришлось пешком. Ленка молчала и сосредоточенно терла нос, мне тоже говорить не хотелось, мысли были невеселые. Нажили приключение. Никакого удовольствия, а страху натерпелись. И ребят жалко. Вдруг их вправду убили?
– Может, раненые, – словно читая мои мысли, пробормотала Ленка, заглядывая мне в глаза.
Я пожала плечами.
* * *
Войдя в квартиру, мы бросили рюкзаки в прихожей, Ленка сбегала в туалет, и мы отправились в офис. Первый троллейбус шел из парка, и водитель, увидев нас, притормозил, открыл дверь.
– Надо было Наташке позвонить, – вздохнула Ленка.
– Успеется.
– Она, поди, места себе не находит, ждет, надеется…
– Раньше одиннадцати она звонка не ждет. Мы сейчас должны сидеть в шкафу, а оттуда не позвонить, в смысле, если б охрана была на месте и все такое…
– Даже не верится, что все это было с нами. И как я не слегла до сих пор с острой сердечной недостаточностью? Что‑то меня подташнивает, а перед глазами мушки прыгают. Должно быть, давление.
– Это от голодухи и недосыпа, – заметила я.
– Да? Умная. Кто из нас врач?
Троллейбус медленно ехал по спящему городу, а мы смотрели в окно и гадали, как все объяснить Наташке. И денег нет, и в такое вляпались…
– А некоторые еще нагло утверждали, что с ними никогда ничего не случается. Накаркала, ворона! – не к месту заметила Ленка.
Добравшись наконец до офиса, мы смогли убедиться, что жизнь здесь бьет ключом. Возле дверей стояли две милицейские машины и «Скорая». Народ, никак не меньше десяти человек, суетился поблизости. Тут показались санитары с носилками, и Ленка радостно взвизгнула:
– Живы охранники‑то, живы.
– Откуда знаешь? – спросила я.
– Лица открытые, видишь? Если человек умер, лицо ему закрывают. Так положено. Ой, там Женька Игнатьев, пойду узнаю…
Не успела я сообразить, в чем дело, а Ленка уже подскочила к одному из санитаров. Носилки вкатили в машину, и парень закрывал дверь. Ленка стала с ним разговаривать, а я паслась в сторонке. Парня окликнули, он сел в машину, а Ленка вернулась ко мне.
– Женька говорит, у всех троих огнестрельное.
– Троих?
– Ага. Одного раньше увезли.
– Не стоило тебе с ним разговаривать, вдруг заподозрит чего.
– Да брось, нормальный парень, он у нас учится, на пятом курсе, а на «Скорой» подрабатывает.
В тот момент к офису подкатил «Мерседес», и из него появился Наташкин работодатель. Признаться, я никогда не могла понять, что такого нашла в нем подружка. |