– Нам понадобится детская, – тыкаю его.

Вскоре Миллер поймет, что дети приравниваются к беспорядку, и я получу бесценное удовольствие. Сейчас, когда в его жизни появилось место для чего то кроме боли, думаю, осознает он это очень скоро.

– Согласен, – просто отвечает он, заставляя меня улыбнуться еще шире.

– И везде будут детские вещи.

Миллер опережает меня.

– Которые будут разбросаны.

Я хочу увидеть легкую панику на его лице, поэтому поворачиваюсь. А затем с абсолютно серьёзным видом заявляю:

– Подгузники, ползунки, бутылочки, сухое молоко, и все это разбросано по столешнице на твоей кухне. – Я наблюдаю, как у него начинают бегать глаза и прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Миллер небрежно убирает руки в карманы, расслабляясь и пытаясь скрыть беспокойство. Но это не поможет. – Список бесконечен, – добавляю я.

Он небрежно пожимает плечами.

– Это всего лишь незначительные предметы. Не думаю, что ребенок сможет создать большой хаос.

Мне хочется задушить его в объятиях. Кажется, ему это необходимо.

– Неужели, Миллер?

– Ну, сухого молока не будет, потому что ты будешь кормить грудью. К тому же у нас достаточно места для всего этого. Ты выдумываешь проблемы.

– Твой идеальный мир разлетится на кусочки, Миллер Харт.

Он одаривает меня своей великолепной улыбкой: на щеках появляются ямочки, а глаза сверкают. Я улыбаюсь, когда он подходит ближе, подхватывая меня на руки. А затем несет через гостиную, прижав к своей груди.

– Мой идеальный мир никогда не был более совершенным и светлым, Оливия Тейлор. – Он крепко целует меня, а я смеюсь ему в губы. – И он будет только ярче, милая девочка.

– Согласна, – признаю я, когда мы входим в спальню. Встав на ноги, я вскрикиваю, потому что падаю на его кровать, разбрасывая декоративные подушки. Испытываю еще больший шок, когда Миллер присоединяется ко мне, полностью одетый.

– Что ты делаешь? – смеюсь я, подчиняясь его молчаливому приказу развести бедра.

Неизбежно сминая, Миллер выдергивает простынь и оборачивает вокруг нас. Я визжу от восторга, пока мы катаемся по кровати.

– Миллер, – говорю я, не видя комнату, потому что сверху простынь закрывает обзор. Я в коконе, и ткань туго натягивается всякий раз, когда я пытаюсь пошевелиться. Миллер смеется и ругается, пытаясь распутать нас, но в конечном итоге делает только хуже.

Вот так мы и катаемся – то я на нем, то наоборот. Будучи крепко связанными и ослеплёнными, мы смеемся.

– Я застряла, – хихикаю, стремясь освободить ноги, – и не могу пошевелиться.

– Чушь собачья, – заявляет он, снова крутанув нас, но ошибается стороной, и мы падаем с кровати.

– Ой, – кричу я, когда мы с глухим стуком приземляемся на пол. Вот теперь я смеюсь в голос, потому что Миллер тянет простынь, стараясь найти меня.

– Где ты, черт возьми, – ворчит он.

Вижу только белое марево хлопка, но я ощущаю запах Миллера, а когда он стаскивает с меня простынь, то, наконец, смотрю на него. У меня перехватывает дыхание.

– Кажется, у нас войдет в привычку падать с кровати, – шепчет он и нежно задевает меня носом, а после целует с непередаваемой нежностью и желанием. – На вкус ты невероятна.

Мы целуемся, блуждая руками по телам друг друга, а в глазах отражается неистовая страсть. Здесь только мы, скрытые от всего остального мира в его квартире. Так было и раньше, но сейчас мы свободны от всех тяжестей жизни. Все закончилось.

Наша одна ночь переросла в прекрасное будущее. И теперь мы будем двигаться только вперед.

– Я безумно тебя люблю, Миллер Харт, – бормочу я, и он улыбается.