– Я очень счастлив, – отвечает он.

Миллер отстраняется, моргает и, прищурившись, пристально смотрит на меня. Словно знает, что с самого начала зацепил меня именно этим. Стоит мне закрыть глаза, и его черты предстают перед ними. Если я их открою, то картинка не исчезнет. Даже в своих снах я вижу только его, и он уже не сбежит. Ни днем, ни ночью. Он мой.

– Ты помяла мой костюм, дорогая. – У него очень серьезное лицо. А я от его фразы смеюсь в голос. Миллер беспокоится о своем внешнем виде. – И что тебя так развеселило?

– Ты! – хихикаю я. – Всего лишь ты.

– Отлично, – резко заключает он, поднимаясь. – Твой смех делает меня счастливым. – Он хватает меня за руки, усаживая. – Я хочу кое что сделать.

– Что?

– Тихо, – успокаивает он, поднимая меня на ноги и нежно дергая за руку. – Ты пойдешь со мной.

Он легонько берет меня за затылок, и я закрываю глаза, наслаждаясь знакомым ощущением. Его прикосновения отдаются жаром, который распространяется по всей коже. Мне тепло и уютно.

– Посмотри на меня, Оливия, – шепчет он мне на ухо, и я открываю глаза.

Прищурившись, я улыбаюсь, а Миллер уже ведет меня в студию. Когда мы попадаем в комнату, меня охватывает умиротворение.

– Зачем мы сюда пришли?

– Кто то однажды сказал, что гораздо приятнее нарисовать то, что я нахожу прекрасным во плоти. – Он легонько толкает меня на диван и вытягивает мои ноги в длину, располагая на нем. – Я хотел бы проверить эту теорию.

– Ты хочешь меня нарисовать? – немного удивленно спрашиваю я. Он ведь запечатлевает только пейзажи и архитектуру.

– Да, – решительно отвечает он. Это сбивает меня с толку. Миллер подходит к мольберту и ставит его на середину комнаты. – Раздевайся, милая девочка.

– Я буду обнаженной?

– Верно.

Миллер не смотрит на меня.

Я пожимаю плечами.

– А ты когда нибудь писал что нибудь живое? – интересуюсь я, снимая джинсы.

Я имею в виду, рисовал ли он людей. А Миллер смотрит, улыбаясь. Он прекрасно понял, что я имела в виду.

– Нет, не приходилось, Оливия.

Я стараюсь не показывать, что мне стало легче, но он все замечает.

– Разве плохо, что это доставляет мне огромное удовольствие?

– Нет, – смеется он.

Миллер берет чистый холст, прислоненный к стене, и кладет его на мольберт.

Я разговариваю с ним и разглядываю Миллера поверх спинки дивана, который стоит лицом к окну, в глубине комнаты. Как, даже не глядя на меня, он сможет рисовать?

Снимаю топик, ожидая, что он подвинет диван, так чтобы тот не перегораживал обзор. Миллер подходит ко мне и вместо этого медленно снимает мое нижнее белье, а потом осознаю, что сижу голая на спинке дивана, а мои ноги расположены на сидении. Я смотрю на прекрасный горизонт Лондона, на огни, которые освещают волшебную архитектуру.

– Днем было бы лучше, – говорю я, отбрасывая волосы за спину. – Ты бы четче видел здания.

Когда я ощущаю прикосновение жаркого дыхания Миллера на своей коже, то вздрагиваю. Целуя, он продвигается вверх по моему позвоночнику.

– Так – ты центр моего видения. – Он поворачивает мою голову, и я смотрю в его пронзительные голубые глаза. – Я вижу только тебя. – Миллер нежно меня целует, и я расслабляюсь. – Не важно, день или ночь. Я вижу только тебя.

Мне нечего ответить. Он осыпает мое лицо поцелуями, а затем снова поворачивает его к окну. Я так и сижу на спинке дивана – голая и ничем не обремененная.

Пытаюсь любоваться сияющим пейзажем Лондона, но Миллер чем то шуршит, и это отвлекает меня. Бросаю взгляд через плечо и вижу, что он, слегка наклонившись, собирает кисти и краски, а непослушный локон щекочет лоб.