«Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…»

Часть вторая

…А вчера, уже почти в полдень, ему приснилось, будто он, лихой-рисковый каскадер, удивляя и возмущая все посты ГАИ, мчался в автомобиле без руля и без мотора по ночной Москве.

Одним лишь усилием воли он проделывал немыслимые виражи, на волоске от столкновений лавируя среди встречных и поперечных машин, внезапно возникавших, словно на экране игрового автомата, а затем, удирая от сигналов начавшейся погони, неожиданно и остроумно свернул к какой-то станции метро и, катапультой вылетев из застрявшего в турникетах автомобиля, долго падал по крутой наклонной над ступенями эскалатора, с замиранием сердца вглядываясь в далекую перспективу белой шахты и стремительно летящих навстречу фонарей.

И вот уже внизу, заранее наметив и исполнив очередной блестящий трюк, он взвился, как с трамплина, под белый сводчатый потолок, и вдруг, красиво и свободно пролетая дальше по туннелю-переходу над головами сплошной людской толпы, как бы нечаянно взглянул вперед и обмер: он летел в абсолютный тупик.

Чем там кончилось — неизвестно: бетонная стена неотвратимо-ужасающе росла и надвигалась — он сжался в комок и зажмурился — и… услышав из гостиной последний звонок умолкнувшего телефона, тихо рассмеялся: ведь он, казалось, и сквозь сон постоянно помнил о своем безмерном, несказанном, наяву свершившемся всего-то несколько часов тому назад, и никакие страхи подсознания не смогли бы заставить его забыть о новой удивительной реальности.

Спеша окончательно пробудиться, он энергично, еще с закрытыми глазами, потянулся всем телом, вздохнул и, немного волнуясь, вроде бы ненароком уронив голову вправо, осторожно приоткрыл глаза.

Травка еще спала — лицом наполовину в подушке, по-детски выпятив бантиком алые, сочные, зацелованные губы-барбариски, испитые за ночь, казалось, до капли, и вновь живые и наполненные, будоражащие жажду.

Даже не верилось. Отныне все-все у него будет связано именно с этой прекрасной, словно из тайной мальчишеской грезы, девчонкой. Но… неожиданная новизна и свежесть красок в ее лице сейчас, при свете дня, чуть розоватом от солнца и алых штор на окнах, дивный покой, чистота и совершенство каждой черточки опять внушали ему безотчетную мальчишескую робость. Достоин ли? Вот в чем вопрос!..

Снова звонки телефона в гостиной.

Ресничка у Травки чуть дрогнула.

Он поспешно отвернулся, боясь разбудить ее еще и своим взглядом и досадуя, что не отключил телефон перед сном, забыл.

А на будильнике уже почти двенадцать, училище проспал, естественно, и звонки наверняка не случайно так настойчиво надпиливали пустое пространство за стеной, — что делать?..

Осторожно откинув одеяло, он потихоньку приподнялся, развернулся, сел на край постели и наспех, стараясь не шуршать джинсой, оделся: все-таки еще стеснялся, как ни странно, хотя торс оставил обнаженным.

Но только он крадучись шагнул к двери, как позади послышался хитрый-хитрый смешок.

— Та-ак… — Он обернулся, распрямляясь, и укоризненно всмотрелся в ее закрытые бесстыжие глаза. — Это ты во сне еще?..

Не открывая глаз, не разжимая губ, она утвердительно кивнула и хмыкнула, еле-еле сдерживая смех.

— Счастливая, — ехидно сказал он. — Ты-то вот спишь, тебе, я вижу, весело, а я во сне летал и чуть не разбился, между прочим.

Опять захмыкала, глупышка, проговорила быстро:

— Растешь!.