— Итак?.. — Он сделал мхатовскую паузу, но она не поняла глубокого подтекста, и ему пришлось договаривать: — Вы, конечно, счастливы…

Она и этого не оценила: взглянула только искоса, с презрительной усмешкой, и закуталась в свою куртку с капюшоном.

Несколько обескураженный таким неудачным началом, он все же не терял надежды на более успешное продолжение и улыбался безмятежно-самоиронично, но… как продолжать-то? — вот ужас!

До чего же легко-удивительно было по телефону и оказалось вдруг трудно-мучительно здесь!

Конечно, сам виноват: задал глупый претенциозный тон, и, естественно, она запрезирала его сразу на сто очков вперед.

К тому же не надо было так открыто глазеть на нее, когда зажглась лампочка. Нельзя было показывать, что она ему понравилась. Это непростительная ошибка, тем более, что он ей — увы…

Ну, нет, мелькнуло что-то в самый первый момент, но потом — полнейшее разочарование, безмолвие и равнодушие, ужас и кошмар.

Впрочем, с другой стороны, он ведь и не искал большого успеха, а чисто спортивное любопытство, в общем, удовлетворил: лет шестнадцать-семнадцать девчонке — по телефону казалась старше, — ну симпатичная вроде, даже, может, красивая, пусть, в этом полумраке не очень-то разберешь, какая она, но сразу видно, что зелень зеленая, в школу небось еще ходит, а мнит о себе Бог знает что.

— А это, значит, ваш дом?

— Да, это, значит, наш дом.

— А окна ваши на этой стороне?

— Седьмой этаж, пятое справа, мое личное.

— Это… рядом с балконом? Без света?..

На столь очевидное она не сочла нужным даже кивнуть, и он покладисто замолк, утешаясь мыслью, что имеет дело с ребенком, который ужасно хочет выглядеть старше своих юных лет. Это же, кстати, становилось и забавным: нянчиться так нянчиться — прекрасная отмычка!

— Простите, а рядом с вашим чье окно? С балконом?

— Мамино.

— Тоже не спит? Волнуется, наверно?

— Ужасно. Футбол по телевизору. Кубок чемпионов.

— Кто с кем?

— Наши с иностранцами.

— Ах да, точно. Сегодня все говорили об этом. А мама за кого фанатеет?

— Мама не фанатка. Просто патриотка.

— Понятно. Значит, за наших.

И вдруг — аж волосы встали дыбом: из темноты, откуда ни возьмись, ужасающе стремительно возник и подлетел какой-то черный клубок и чуть ли не вспрыгнул на скамейку, завертелся внизу, засопел, заскулил… «Ваф?!» Черный пудель, что ли?!

— Тихо, тихо, Чино, не пугай дядю, — спокойно, по-хозяйски, заговорила она, как видно, не просто со знакомым, а именно со своим собственным пуделем. — Дядя и так всего боится, понял? Иди, гуляй, малыш, я скоро позову, не волнуйся. Гуляй, Чино.

Пудель недоверчиво выслушал ее, посмотрел на дядю-незнакомца — умные глазки сверкнули из глубины нестриженной морды — и быстро-быстро потопал прочь.

Вот оно что-о! Она, значит, вышла прогуливать этого Чину, а все остальное сбоку припека?! Та-ак…

— Что? — пробасила она вызывающе весело. — Разочарованы?

— Вообще-то… — усмехнулся, покачал головой. — Не ожидал.

— А никто вас не держит, между прочим.

— Да ничего, ничего, посижу.

— Зачем же такие одолжения? Идите.

— Вы так думаете?

— Конечно! Давно пора.

Он, будто бы колеблясь, посмотрел в сторону, откуда пришел, в дебри-потемки, вздохнул:

— Нет.

— Почему же «нет»?

— Там темно, страшновато.