– Кому? – спросила я, давно перестав удивляться любому слову и делу Говарда.

Ох, отправлю тому молодому парню из «Дейли уиндоу». Он сказал, будто знает кучу писателей и поэтов, и тому подобное, которые почти с голоду умирают. Это самое меньшее, что я могу сделать.

– Ты ничего такого не сделаешь, – сказала я чуточку злобно. – Он про тебя в газете так ничего и не напечатал. Он для тебя ничего не сделал.

– Это же не ему, – сказал Говард. – А какому-нибудь поэту, что живет на чердаке, пишет свои стихи, которые никому не нужны, и почти с голоду умирает.

– Откуда ты знаешь, что можно ему доверять и он отдаст деньги кому-нибудь, кто их заслуживает?

– Он кажется порядочным молодым человеком. Смотри, он мне карточку дал. – И Говард вытащил из кармана карточку, на которой было напечатано: «Альберт Ривс, „Дейли уиндоу“. – Я хочу сказать, – сказал Говард, – это ведь справедливо, правда? Вроде расплаты со всеми теми самыми мертвыми старыми поэтами и писателями, и тому подобное, которых никто из нас никогда не читал. Это самое меньшее, что я могу сделать. Тогда я буду чувствовать себя свободней, если ты понимаешь, что я имею в виду. У меня больше не будет никаких обязательств.

Еще что-нибудь говорить не было смысла; в любом случае, мы теперь спорили просто из-за жалкой тыщи монет, когда у нас столько денег, что мы даже не знаем, куда их девать, – я, в любом случае, – а Говард рассуждает о том, чтоб еще больше сделать. Лучше всего было мне перестать спорить, думать, планировать и как-нибудь заняться чаем. Конечно, не попросту чашкой чаю, а что-нибудь приготовить, разогреть те самые рыбные палочки, которые мы съесть не смогли, облив их теперь чуточкой томатного кетчупа. К чаю пойдет отлично.

Глава 12

Следующая неделя, как вы легко можете себе представить, была здорово хлопотливой, начиная с воскресенья, когда нам, конечно, пришлось пойти повидать моих маму и папу и сказать, мы им дарим подарок, чего б они ни пожелали для дома, и они подумали про холодильник, так что мы сказали, посмотрим. Это было утром. Днем Говард отправился навестить свою тетку, просто сам по себе; я понятия не имела, что он ей сделал, но догадывалась, что дал чек, а на сколько, понятия не имела, и не расспрашивала. Теперь я увидела смысл счета в банке, открытого Говардом год-два назад, на котором у нас до сих пор ничего не было на самом деле. Я всегда говорила: «Мы получаем зарплату и тратим зарплату. А ты платишь банку комиссионные и всякую всячину, пока банк ничего не делает, чтобы их заработать». А он всегда говорил: «Так полагается. Кроме того, в один прекрасный день банк нам в самом деле понадобится, попомни мои слова». Разумеется, мне никогда и не снилось, что так будет на самом деле, однако вот оно, большое, как жизнь, причем вдвое прекрасней, а Говард был прав, как всегда.

Вечером в воскресенье пришла Миртл со своим мужем Майклом, Говард, конечно, не хуже меня видел, чего им надо, хоть и был занят газетами про скачки, на кого надо ставить на следующей неделе. Миртл с чувством, захлебываясь, говорила, как все это было чудесно, мы, конечно, ни слова не проронили про то, что Говард уже сотворил со своей тыщей монет, точно так же, как маме, папе и тетке Говарда, хотя думали, скажем попозже, когда Говард доведет до конца свой так называемый план. На самом деле Миртл с Майклом были лишь первыми из людей, которые начали к нам заглядывать, а раньше никогда не заглядывали, и мы этим немножко пресытились, хотя Говард сказал: «Всего этого следовало ожидать.