|
Вышло так, что я там никого не у видела в такой норке, как у меня, но увидела, что очень многие люди как следует поглядели; кажется, даже услышала чьи-то слова: «Это ее третий муж», будто я была кинозвезда; впрочем, может быть, говорили еще про кого-то. Я пережила самое сильное потрясение в жизни, а может быть, просто не знала Говарда, обнаружив, что мы поселились в апартаментах, которые стоили пятьдесят фунтов в день. Вы только об этом подумайте очень старательно, и увидите, до чего в самом деле смешно иметь кучу денег. Ведь если люди не могут позволить себе столько платить, ну, само собой разумеется, с них бы брали гораздо меньше. Комнаты были прелестные, без всякого сомнения, но наверняка не стоили того, что мы за них платили. Было там скрытое освещение, и кондиционер, и очень великолепная ванная, и коктейль-бар, и Говарду надо было купить бутылки, чтобы его наполнить. А пока мы должны были выпить шампанского, причем чтобы год был правильный, а официант отвесил очень низкий поклон и сказал, будет сделано. И Говард тогда улыбнулся своей счастливой улыбкой и говорит:
– Ну, девочка, я всегда говорил, правда? Я всегда говорил, что когда-нибудь мы взлетим так высоко, как это только возможно, правда? Ну, вот. – Да, – говорю я. – Но что мы собираемся делать? – Он не вполне понял, что я имею в виду, пока я не объяснила. Я на самом деле хотела сказать – ну и что? Вот мы тут и живем на широкую ногу, но что такого другого мы делаем, кроме как живем в милом месте, едим и пьем милые вещи? Что мы собираемся делать? Вот что я хотела узнать. И Говард сказал: – Ну, сегодня пообедаем тут внизу в ресторане, а после этого пойдем в театр. – Чего смотреть? – говорю я. – Пьесу, о которой очень хорошо отзывается «Таймс», – сказал Говард в своей высокой таймсовой манере. – Называется «Однорукий аплодисмент». В этой пьесе говорится про разложение и упадок окружающего нас мира, очень остроумно. – Как называется? – «Однорукий аплодисмент». – Какое глупое название, – сказала я. – Как же можно одной рукой аплодировать? Надо ведь двумя, правда? Я хочу сказать, ведь просто одной ничего слышно не будет, правда? Чтобы было хоть что-нибудь слышно, надо двумя. – Тут я хлопнула двумя руками и хихикнула, потому что при этом, как в том самом гареме в рекламе «Сушеных Турецких Деликатесов», дверь открылась и вошел официант с шампанским, точно я была какая-нибудь важная восточная леди, хлопком вызывающая слугу. – Это дзен-буддизм, – сказал Говард. – То, что надо постараться вообразить. – Он дал официанту пять шиллингов, официант глянул на них, точно ему что-то птичка в руку обронила, а потом вышел. Теперь вам ясно, правда? Если бы за такие апартаменты брали всего два фунта, чего они примерно и стоили, он и медяку бы обрадовался. А шампанское было на вкус очень холодное и немножечко уксусное, только я ничего не сказала. У меня не было шанса чего-то сказать, потому что Говард продолжал говорить: – Видишь ли, это способ соприкосновения с Реальностью путем абсурда. – Бедный мальчик, это были опять его фотографические мозги. – Например, вообразить гром без шума и птицу, летающую без тела, без головы или без крыльев. Это считают путем приближения к Богу. – Мне вообще не очень-то нравился смысл этой пьесы, но Говард лучше знал. Мы поели внизу в ресторане отеля, и, знаете, мне в самом деле понравилось. Ресторан с виду был симпатичный, с потайным освещением, с прелестными белыми салфетками и скатертями, вещи на некоторых столах как бы играли огнями, и сильно пахло вроде рождественского пудинга, но Говард сказал, там готовили всякие вещи на бренди. |
