|
Кино было про какого-то великого немецкого ученого, который во время войны всех взрывал, кричал «хайль Гитлер», и тому подобное, а когда война кончилась, говорит, что на самом деле нацистом не был, а на самом деле только прикидывался ради своей жены и детей и на самом деле не хотел взрывать ненацистов, однако пришлось. А потом он сказал, что научит американцев взрывать русских, американцы сказали окей и дали ему медаль. Хотя мне пришлось уйти раньше конца из-за тех самых жутких режущих болей. Говард поймал такси, водитель сделал нам большое одолжение, доставив обратно в отель, хоть и с довольно кислой миной. В отеле мне стало по-настоящему плохо, я корчилась в агонии, и Говард с небольшими проблемами вызвал врача. Когда врач пришел, то сказал, это колики, что, наверно, я ела зеленые фрукты или еще чего-нибудь, чего я на самом деле не могла припомнить. Он дал Говарду рецепт, а потом Говарду пришлось платить ему долларами, не как дома с государственной медицинской страховкой. Все-таки доктор был милый, очень лысый, весь лоснился, говорил мягким тоном, все время приговаривая: «Конечно, конечно». Говард пошел в аптечный магазин и принес что-то белое типа песка, которое я должна была выпить и от которого буря вроде бы улеглась, мне стало лучше, но не настолько, чтобы выходить. Говард сидел у меня на постели и говорил на свой новый американский манер:
– Детка, детка, ты должна поправиться. Дел еще много, а времени совсем не так много. Я говорю: – Почему ты все время талдычишь, что времени мало? Ведь все время на белом свете наше, правда? Кроме того, не пойму и насчет многих дел. С тех пор как у нас завелись деньги, мы ничего не делаем, разве нет? Вообще ничего. А Говард говорит: – Мы должны получить все, что можно купить за деньги, вот что мы должны сделать. Это как бы наш долг. Мы должны доказать, что мы сделали все, что можно сделать за деньги. – И еще поговорил на этот счет, и немножечко разгорячился, но я смысла не понимала. Я видела, что мы взяли билеты на самолет, который отвезет нас в Англию прямо перед моим днем рождения, но, со своей стороны, с большим удовольствием отправилась бы назад завтра. Хотя опять видела, это так или иначе не будет по-настоящему возвращением к старой жизни, нет, раз в нашей гостиной сидит Редверс Гласс. Поэтому я говорю: – Как скажешь, дорогой. Я всецело в твоих руках. Говард улыбнулся и говорит: – Узнаю свою девочку. Мне стало лучше, и я обнаружила, что, пока лежала больная в постели, Говард разработал для нас наподобие плана, чтобы мы немножко побольше посмотрели Америку до Рождества. Идея была вот какая: вернуться на Рождество в Нью-Йорк, а до этого посмотреть, на что похожи другие места этой очень большой страны. Поэтому я, как всегда, предоставила Говарду руководство и не успела опомниться, как сидела в самолете, летевшем прямо на закат солнца; потом мы очутились в Кливленде, потом в Детройте, потом в Чикаго, причем это последнее место мне было хорошо знакомо, потому что про него есть песня. Все эти места были рядом с большими озерами, я там снова по очереди была на жаре и на холоде. Потом полетели в Солт-Лейк-Сити, тоже на озере, от которого это место и получило название, а потом полетели в Лос-Анджелес в Калифорнию. Там было гораздо теплее, ничуточки на декабрь не похоже. Разумеется, мы должны были посмотреть Голливуд, только там были просто обычные люди, как мы с вами, вообще никаких кинозвезд, а от еды у меня случилось расстройство. Что я запомнила про Лос-Анджелес, так это помидоры, никогда таких крупных не видела, кусочки, нарезанные в салате, размером с колесо, вот какие большие. Мы также летали в Сан-Франциско, где есть Золотые Ворота и битники, настоящие, причем они там вполне мне понравились. Можно было заказать китайскую еду, точно так же, как в Англии, и в отеле были люди, которые на самом деле никогда не бывали в Нью-Йорке, а ведь они были американцы! Ну, теперь подошло Рождество, а идея была такая, что к нему мы вернемся в Нью-Йорк. |
