Ну, теперь подошло Рождество, а идея была такая, что к нему мы вернемся в Нью-Йорк. Пока летели в самолете, я закрыла глаза, и попробовала составить про Америку мнение, и обнаружила, что не могу. Про всякие места помнишь одни только мелочи, а именно молоденького парнишку, который продавал газеты и ковырял в носу; девушку, которая переходила дорогу – в Детройте, по-моему, – и у нее сломалась шпилька, так что ей пришлось как бы прыгать на другую сторону. Потом в столовой-заезжаловке в Голливуде, куда заезжают в автомобилях (Говард брал напрокат машину, пока мы там были), один мужчина вылил весь кофе себе на галстук и сказал: «Господи ты боже мой». Потом у одного мужчины, который продал мне пакет гигиенических полотенец в одном аптекарском магазине, были очень плохие зубы, каких не увидишь в кино. Некоторые дома были очень высокие, очень новые, да такие теперь есть и в Лондоне. У меня возникла вот какая мысль: куда 6 ты ни поехал, везде в счет идут только люди, а они вроде везде довольно-таки одинаковые. Наверно, единственный настоящий смысл всех путешествий – узнать, что люди одинаковые. Говорю это, чтобы вам не пришлось тратить на поездки деньги.

Нью-Йорк очень мило приукрасился на Рождество, магазины в декорациях, на тротуарах перед магазинами Санта-Клаусы звонят в колокольчики. И на самом деле был какой-то снег, которого, я уж думала, не увижу до Рождества в Англии. По ТВ, которое мы смотрели однажды вечером в своем номере (Говард оставлял за собой тот самый номер на все время, пока нас не было, жуткая трата денег па самом деле), шла очень хорошая постановка «Рождественской песни» Чарльза Диккенса с артистами, которые говорили с английским акцентом, и у них хорошо получалось. Я начинала очень сильно кукситься, будучи далеко от дома на Рождество, но рождественские покупки мы с Говардом делали по отдельности, как всегда делали в Англии. Говард мне выдал огромную пачку долларовых бумажек, и я ему купила наручные часы, кучу всякой всячины после бритья и халат. Все было очень красиво завернуто в рождественскую бумагу, кругом с ленточками, и у меня возникло ощущение, что, может быть, мы, в конце концов, хорошо проведем Рождество, хоть и далеко от дома. В одном магазине, на Пятой авеню это было, девушка, которая меня обслуживала, вроде бы разговаривала по-английски, и я разузнала, что она в Америке всего меньше года, вышла замуж за американца, который ушел от нее к другой женщине; и хоть она была не из Брадкастера, все равно жила близко, всего за тысячу миль, так как приехала из Бирмингема. Мы хорошо поболтали, пока не подошла женщина, которая как бы отвечала за тот отдел, и предупреждающе на нее посмотрела.

Рождественским утром было полным-полно снегу, звонили колокола, но в церковь мы не пошли. Мы не могли на самом деле, так как оба принадлежали к англиканской церкви, а ведь нечего ждать, чтоб в Америке была англиканская церковь, правда? Наверно, для католиков дело другое. Мы очень порадовались своим подаркам. Говард мне купил сказочные драгоценности – серьги, и ожерелья, и нитку настоящего жемчуга. Потом, когда я выпила так называемый «Мартини» – сплошной джин, – то хорошенько всплакнула из-за того, что не дома, а Говард старался меня утешить. Мне казалось каким-то странным, что мы на самом деле так себя наказываем из-за того, что у нас столько денег, и я сказала об этом Говарду. Он сказал очень странную вещь. Он сказал:

– Жизнь – одно большое наказание, но, слава богу, мы не обязаны терпеть больше, чем пожелаем.

Вечером у нас был рождественский обед, прямо как дома, были танцы с кабаре-шоу, с серпантином и с воздушными шариками, и мы впервые по-дружески общались с людьми. Была там одна пожилая супружеская пара из Спрингфилда, где 6 это ни было, которая приехала в Нью-Йорк, причем, как ни странно, мы знали про Нью-Йорк больше, чем они.