Никаня ее почти не слушала. Она поняла, что на Ладогу напали, и почти видела, как враги врываются в дом, как горит крыша над ее головой, а она не может выбраться и спасти своего нерожденного ребенка, как Доброня возвращается и обнаруживает остывшее пепелище, в котором не найдет обгоревших косточек своей молодой жены…

— Что ты слезами заливаешься, сын плаксой будет! — укоряла ее Милорада. — Все рукава измочила. Рубашку переменить не хочешь?

— Хоцьу-у! — Никаня всхлипнула и еще раз утерлась рукавом. — И простыню — я и снизу какая-то мокрая…

— Мокрая? — Милорада привстала и откинула с невестки одеяло. — Бабы! Молчанка! Бегом сюда! Воды отходят, дело пошло!

И когда вернувшийся с берега Домагость, разыскивая жену, подошел к двери Доброниной избы, та вдруг распахнулась и ему навстречу из сеней вылетела Молчана. Едва увидев его, челядинка завопила:

— Нельзя! Тебе нельзя, пока в баню отведут! Поди прочь с дороги!

— От как! — Домагость от изумления остановился и заломил шапку. — Что, началось? Вот ведь молодуха — как нарочно подгадала!

Яромила и Дивляна тем временем собирали вещи: теплую одежду, одеяла, овчины и шкуры, котлы и треноги, миски, ложки и кувшины, шатры и всякие припасы. Возможно, и ночевать еще доведется под открытым небом, а весенние ночи довольно холодны. Идти придется вместе со скотиной, а значит — медленно.

— Да-а, тебе хорошо говорить, а у меня там му-уж! — со слезами причитала Хвалинка, их подруга и троюродная сестра, одна из внучек стрыя-деда Братомера, тоже дочь чудинки. Прошлой осенью она вышла замуж за Сокола, кузнеца, ушедшего с Зорей к озеру. Перед тем она чуть ли не целый год рыдала на груди то у Яромилы, то у Дивляны, делясь своими переживаниями, надеждами и тревогами, а когда обзавелась наконец женским повоем, стала важничать. Однако сейчас вся важность с нее слетела, и она занялась любимым делом: самой не работать и других отвлекать. Оставшись почти одна в доме, Хвалинка не в силах была выносить тревогу и примчалась излить свое горе. — Ой, матушка! А вдруг цьто случицьися? А вдруг я теперь вдовой стану, всего-то с полгода замужем побыв! Ой, горемыцьная я!

— Чтоб тебе Перун молнию на язык кинул! — в досаде прикрикнула на нее Дивляна. — Еще ничего нет, а она уже мужа похоронила и на сопке причитает, вот дурища ты, подруга!

— Тебе хорошо говори-и-ить, у тебя мужа не-е-ет…

Из сеней вышел Грач, челядинец, и, прихрамывая, направился к конюшне — запрягать лошадь в волокушу. Молчана следом тащила узлы и котомки. Она была словенкой и еще лет двадцать назад попала в плен к руси, а после ее изгнания задержалась при новых хозяевах, ибо не имела ни родни, ни угла, где голову приклонить. Отец Домагостя, Витонег, в последние годы приблизил к себе ее, тогда еще молодую женщину, и за год до его смерти она родила дочь — Тепляну. По старому обычаю после смерти старика и Молчана, и ее дочь получили свободу, но идти им все равно было некуда, и они по-прежнему жили у Домагостя. Его дети знали, что по сути Тепляна приходится им теткой, но относились к ней примерно так, как и относятся дети свободной жены к детям робы: вроде свои, а вроде и не ровня! Тепляна выросла миловидной и покладистой девушкой, причем особенное сходство ее с Дивляной убедило бы любого, что она той же крови. Такие же фигура и черты лица, рыжеватые волосы… но не было в ней того огонька, который отличал Дивляну, того блеска в глазах, живости в каждом движении. Впрочем, Нежата, дельный парень из Хотонеговой кузни, уже не первый год обхаживал Тепляну на весенних гуляниях и ждал только, пока разживется немного, чтобы обзавестись своим хозяйством и жениться.