Один раз семейству Домагостя уже приходилось бежать из Ладоги, спасаясь от набега, и по дороге ночевать в лесу. Дивляне тогда было всего три или четыре года, и она совсем не понимала опасности. С того случая она запомнила только, как рано утром бегала по зеленой траве возле шатра и визжала, оттого что роса обжигала влажным холодом босые ноги, как измазала руки о закопченный бок огромного котла, в котором могла бы тогда поместиться целиком, и как потом Молчана отмывала ее в реке, куда пришлось спускаться по крутому, заросшему кустами склону. Девочка тогда и не задумывалась, отчего это мать и все остальные вздумали пожить немного в лесу, и ее ничуть не огорчало, что в шатре так холодно и жестко спать… И теперь она собиралась скорее с любопытством, чем со страхом. Огорошило ее только то, что Милорада, как оказалось, не собиралась ехать со всеми.

— А Никаню я как брошу? — Мать развела руками. Испокон века свекровь — первая повитуха при молодой невестке, а родная мать Доброни давно умерла. Милорада, заменившая мать растущим пасынкам, никак не могла пропустить появление на свет первого внука своего мужа. — Ничего, справимся. Вы с Войнятой не пропадете, а мы, даст Макошь, тоже как-нибудь тут…

Она вздохнула и заправила под повой выбившуюся прядь. Несмотря на то что у нее было уже трое взрослых детей, Милорада оставалась такой красивой и бодрой, что гости на возрасте заглядывались бы и на нее, — если бы не опасались разгневать хозяина.

— Тогда и я останусь! — заявила Дивляна. Она и сама в суматохе сборов не раз думала, как же везти с собой Никаню. Но только теперь, когда выяснилось, что и невестку, и мать придется покинуть, она по-настоящему встревожилась.

— И я! — подхватила Велеська, которая вообще страшилась уезжать из дома без матери и отца.

— А вы поедете! — спокойно и непреклонно заявила хозяйка. — Вам тут делать нечего, только забот мне прибавите. Что, Молчанка, все собрали?

Когда уложили пожитки и пришла пора прощаться, берег Ладожки снова огласился воплями. Отец, родичи по отцу и матери — всего с три десятка мужчин — оставались здесь, чтобы встречать врага, и женщины висели на них, причитая. Дивляна не могла оторваться от Велема, к которому была особенно сильно привязана, и даже Яромила не удержалась от слез, целуя всех братьев подряд.

— Ну, Леля ты наша любшанская! — Ранята, старший сын Рановида, сам утирал глаза кулаком, поглаживая двоюродную сестру по рыжевато-золотистым волосам. — Нам тебя бы от ворога уберечь, на то мы мужики! А будешь ты жива, новые дети народятся, если что! Ты себя береги! А с нами Перун-Громовик и сам Волхов-батюшка: побьем русь, будь она неладна!

— Еще и Вал-город отвоюем! — добавил его брат Синиберн, или Синята, глянув на вдову-воеводшу, которая стояла у волокуши со спящим ребенком на руках. — Наследник у Хранимира есть, вон какой витязь знатный, Даряшка едва держит! Подрастет, тоже валгородским воеводой будет.

Дивляна отвела глаза. Со вчерашнего дня бабка Вельямара, старшая Маренина волхва, обрезала Даряше косы, как полагается вдове, и простой платок плотно облегал голову. Прежняя жизнь ее кончилась, и теперь новая любовь и новое счастье, если дадут Лада и Макошь, откроются для нее не прежде, чем волосы снова отрастут и жизненная сила обновится. Сегодня Даряша выглядела ослабевшей и погасшей по сравнению со вчерашним днем: видимо, здесь, среди родни, она окончательно осознала, что осталась без мужа, без дома и хозяйства. Она ходила, словно глубоко задумавшись, по лицу то и дело скатывались слезы, она то погружалась в свои мысли, то вдруг вздрагивала и оглядывалась, точно искала того, кто навсегда исчез за воротами Валгаллы — небесного покоя для славных воинов, о котором муж ей рассказывал.