— Запомню, — говорю.

— Молодчина.

Мы одновременно потянулись друг к другу. Руки встретились в воздухе между стульями.

— Молодчина, — повторил он.

«Я тебя люблю, папа, — сказал я про себя. — Люблю тебя. Люблю».

На следующий день я впал в полное безрассудство. Папа болен. Мир того и гляди погибнет. Хотелось встать и успеть побороться до того, как опустится тьма. По дороге в школу я все время чувствовал, как внутри нарастает гнев, чувствовал от этого какую-то странную радость, странное отчаяние.

Выходим из автобуса — я взял Дэниела за локоть.

— Может быть, этот день станет для нас последним, — говорю.

— Может, и станет, — отвечает.

Смотрим друг на друга.

— И что? — Это мы одновременно.

— Давай все сделаем как надо, — говорит. — Решительно и храбро.

Стиснули друг другу руки, а потом вошли в школу и давай и дальше в том же духе. Ребята смотрят, пихают друг друга локтями, перешептываются. Бобби Бернс, говорят. Кто бы мог подумать? Бобби Бернс и Дэниел Гауэр, новенький с юга. Закончилось все в итоге на мне. После обеда я положил фотографию Любоку на стол. Видели все, кто был в классе.

— Значит, правда, — говорит Дороти Пикок. Уставилась на меня. — Это действительно ты.

Я кивнул:

— Угу. Я.

— И я, — говорит Дэниел.

Тут вошел Любок и все увидел. Полная тишина. Все остальные смотрят на нас во все глаза. Любок взял фотографию за уголок, будто брезговал. Глянул на нас. Говорить ему ничего не понадобилось. Я весь дрожу, сердце бухает, лицо горит, а внутри бушует какой-то восторг. Дэниел встал. Я встал с ним рядом.

— Я, — сказал Дэниел.

— Мы оба, — поправил я.

Любок хмыкнул.

— Значит, ты эта мразь, — говорит. Скрючил палец. — Давай за мной.

43

Кабинет Грейса. На стене, рядышком, висят распятие и его диплом Лидского университета. На полке пук красных цветов. Статуэтка Мадонны в маленьком гроте, вырубленном в стене. На столе — пачка фотографий Тодда и его хлыст. Голос спокойный, почти ласковый.

— Роберт Бернс и Дэниел Гауэр, — говорит. Улыбнулся Любоку — тот стоит у него за спиной. — Странная парочка, да, мистер Любок?

— Странная, — говорит. — Но такая мразь…

— Именно, — говорит Грейс. — Заблудшие и падшие отыщут друг друга, вне зависимости от своего происхождения.

Я посмотрел на Богоматерь, на змею, что извивалась в агонии у ее ног. Посмотрел на Тодда на фотографии, на ниточку слюны между его оскаленных зубов.

Грейс пролистал какие-то бумаги.

— Твой отец, — говорит мне, — работает в доках.

— Да, — отвечаю.

Любок как двинет меня костяшками пальцев.

— Да, сэр, — поправляюсь.

— И что он на все это скажет?

— Я не знаю, сэр, — говорю.

— Не знаешь?

— Да им наплевать, — говорит Любок. — Этим-то. Этим, из Кили-Бей…

— Рабочий класс, — говорит Грейс. — Низы общества. Может, то, что они готовы получать нормальное образование, — чистая выдумка. Ты что думаешь, Бернс?

— Я не знаю, сэр.

— Не знаешь? А что скажешь, если у тебя останется одна дорога в жизни — в доки вслед за отцом?

— Да я не против, сэр, — говорю.