Переплет смутился. Неожиданное разоблачение застало его врасплох. Однако ему не составило труда сочинить почти правдоподобную историю о том, как один из питерских книголюбов (он назвал фамилию человека, который неоднократно появлялся в мастерской) рекомендовал ему Николая Павловича как большого знатока. Однако подойти к нему в магазине он не решился, потому и шел за ним, пытаясь набраться смелости и заговорить.

Недоверие в глазах Николая Павловича почти мгновенно растаяло – он легко повелся на лесть. Переплет почувствовал воодушевление. «Ты меня еще чаем напоишь, старая калоша!» – подумал он.

– Я давно интересуюсь редкими книгами, посвященным запретным знаниям, – добавил он, однако тут Николай Павлович дал волю сарказму.

– Давно, это, позвольте узнать, сколько? – спросил он. – С колыбели, должно быть? И что вы называете «запретными знаниями»? Это здесь и сейчас они находятся под запретом, хотя и негласным. А во времена, когда создавались труды, наподобие этого, – он потряс приобретенной книгой, – нужно было очень постараться, чтобы твое сочинение попало в список запрещенных. Вы ведь, разумеется, знаете, что даже римские папы не гнушались заниматься чернокнижием?

Старика зацепило. Теперь они шли бок о бок, разговаривая, словно старые знакомые, и таким манером вышли на Некрасова. В одном из домов на этой узкой и запруженной транспортом улице Николай Павлович и обретался вместе со всей своей библиотекой. Возле парадной он замолчал, очевидно все еще опасаясь приглашать малознакомого человека к себе в дом, но потом гостеприимство перевесило. Было и еще кое-что, помимо этого гостеприимства, – Переплет вспомнил очень точное замечание насчет коллекционеров. Они подобны мужчине, обладающему красивой любовницей: из ревности он боится показать ее другим, но, с другой стороны – нестерпимо хочет похвастаться.

Еще он подумал, что следует благодарить своего отца – за то, что наградил интеллигентной и внушающей доверие внешностью. Бедняге Дрюне с его незамысловатой физиономией в такой ситуации было бы куда труднее, даже если бы тот мог прочитать наизусть «Слово о полку Игореве» и «Евгения Онегина» в придачу. Впрочем, Переплет сомневался, что Григорьев способен запомнить что-либо более сложное, чем «В лесу родилась елочка». Так что проблемы, по сути, не существовало.

Зато проблема была у Николая Павловича – он целых пять минут не мог открыть старую рассохшуюся дверь, сменить которую не удосужился по той же причине, по которой до сих пор носил обветшалый плащ, – ему было все равно. Акентьев справился с ней без труда, был соответствующий опыт – сначала нужно потянуть вверх, если сил, конечно, хватит, а уже потом дергать.

Две комнаты, старые, солидные книжные шкафы и минимум прочей мебели. Чая не было. Был кофе, и довольно паршивый – Николай Павлович экономил на всем. Зато библиотека, собранная благодаря этой экономии, действительно заслуживала внимания. Правда, книгами по эзотерике она не изобиловала. И многие из книг нуждались в переплете, но говорить об этом с хозяином явно бесполезно – он вряд ли станет тратить на это деньги. Переплет готов был в этом случае поработать бесплатно, однако мастерская принадлежала не ему и даже не Федору Матвеевичу. Принадлежала она государству и, как это ни странно, имела свой план, который нужно было выполнять. Да и старик, скорее всего, отнесся бы подозрительно к такому предложению.

– А вот это что за вещь, Николай Павлович? – Акентьев выудил из ряда книг тонкую книжицу в кожаном переплете.

– «Таинственные черви»! – гордо объявил Николай Павлович. – Весьма редкое издание, большая часть тиража сгорела в Нюрнберге.

Переплет вздохнул.