— Не надо, Зиновий… А что, эта гостиница «Оман» — она действительно на окраине?

— Да, Галечка, да… И потом… Вы же должны понимать, что я ни в коем случае не заинтересован, чтобы вас кто-нибудь увидел из знакомых.

Во второй половине дня, часа за два до окончания служебного времени, Галия пересекла многолюдную площадь Русского базара и вышла на Козелковскую, Зиновий Кац следовал за ней, приотстав немного. Только за Козелковской, где вовсе не было прохожих, он догнал ее, и вскоре они вошли в серо-синий дом, из которого доносились звуки зурны. Во дворе, на тахте, они увидели десятка два мусульман из купеческого сословия: скорее всего это были приезжие торгаши из Персии. Другая группа пирующих сидела на айване. Здесь были люди помоложе, и среди мужчин виднелись и женские головки. Не заходя на айван, Зиновий увлек Галию по широкой мраморной лестнице на второй этаж, в роскошный зал, предназначенный для самой богатой публики. В зале стояло несколько низких, восточного типа, столиков и рядом, по обеим сторонам, вдоль стенок тянулись перегородки, обтянутые блестящей парчой. За ними слышались голоса.

К Кацу сразу подскочил официант в черных брюках и белой сорочке с бантиком.

— Добрый день, господин, — произнес он вежливо. — Давно у нас не были. Позвольте вас проводить в кабину?

— Да, будьте так любезны…

Они ступили за перегородку и оказались в маленькой кабине, в которой стоял столик, два кресла и кушетка. На столе, прикрытая наполовину салфеткой, поблёскивала бутылка шампанского. Тут же сверкали хрустальные бокалы и рюмки. Официант подал меню.

— Будьте добры, откройте нам пока шампанское, — попросил Кац и улыбнулся Галие. — Я так устал и захотел пить, просто ужасно. Позвольте, я вам тоже налью?

— Ой, Зиновий, Зиновий, куда вы меня привели? — испуганно и отрешенно, как человек, готовый на все, проговорила Галия.

— Галечка, милая… Живем только раз… И неизвестно, что нас ждет впереди. Стачки, забастовки, революции… Как это пошло. Прошу вас, милая. — Он дотронулся до ее бокала и выпил. — Пейте, Галечка. Сейчас придет лакей и мы попросим… Чтобы вы хотели заказать?

Тут он услышал шаги, и, оторвав взгляд от меню, увидел перед собой незнакомого человека. Галия сидела спиной к вошедшему и, не зная, кто он, продолжала говорить:

— Паюсной икорки возьмите… Кебаб, разумеется…

— Значит, кебабу захотелось, ханум? — насмешливо спросили за ее спиной и, повернувшись, она увидела Амана.

— Аман?! Боже мой, Аман… Как вы сюда попали?

— Это мое любимое место, ханум, — ответил он нагло. — А вот как вы оказались здесь, да еще с мужчиной?

— Аман, дорогой мой, не сердитесь… Я сейчас же уйду… Умоляю вас, Аман, не говорите Черкезу!

— Ханум, долг обязывает меня обо всем, что видели мои глаза, сказать старшему брату… До свиданья…

Аман круто повернулся и ушел. Зиновий Кац сидел с разинутым ртом и не знал, что ему дальше делать. Галия всхлипнула, вынула из сумочки платочек, утерла глаза и выбежала из кабины. Она не помнила как оказалась на улице и каким путем добралась до дому. Все ее существо было пронизано стыдом и страхом за будущее. Она не знала — что с ней станется, но прекрасно понимала, какая кара нависла над её бедной головушкой. Войдя во двор, Галия проскочила мимо женщин и, оказавшись в комнате, с каким-то ожесточением сняла свое нарядное платье и надела домашний халат. Все ей теперь было ненавистно здесь: и люди, и комната, и вещи. И мысли у нее были самые паскудные и жалкие: «Неужели Аман не пощадит? Неужели скажет?" Думая об одном и том же, она то и дело приотворяла дверь и смотрела — не пришел ли Аман.