У нас многие — паникёрство, конечно, но что поделаешь? — даже вовсе сомневаться начали, знают ли в Москве о том, что у нас творится? Как немцы с утра до ночи над головами висят, бомбы без перерыва на нас сыпят? Как прут на Восток, ни с потерями, ни с сопротивлением не считаясь? Горько было на душе, ой, горько…

А ещё мне запах запомнился. На всю оставшуюся жизнь, наверное, запомнился, как то, что я у озера видел. Сорок первый пах горячим железом, кровью, порохом и горелым человеческим мясом. Нас в тот день на станцию повезли, технику новую получать. Сколотили из таких как я окруженцев, госпитальщиков или просто «безлошадных» новый танковый полк, и повезли на грузовиках.

Приехали в аккурат после налёта. Немцы только отбомбились, улетели, мы в самый разгар и прибыли… Вагоны пылают с людьми, везде раненые стонут, кричат, врачей просят, просто помощи хоть какой-то. Кровь везде, куски тел, фугасами разорванных. Стекла битого море, железо рваное…

Наши новенькие «тридцатьчетвёрки» тоже там. Стоят на платформах и весело пылают у нас на глазах, да так, что и не подступишься. Какой-то идиот состав вдоль эшелона с цистернами поставил, так что сами понимаете, что там творилось. Какое там тушить… Посмотрели мы, как наши танки горят… не поверите, некоторые ребята даже заплакали. От злобы бессильной, что не можем мы в них сесть и так по фашистам ударить, чтобы бежали они с Советской земли, маму родную позабыв…

В общем, глянули мы на это дело и назад побрели. Пешком, поскольку транспорт наш под раненых отдали. Немцы ведь не только топливо и танки спалили, они, гниды, ещё и эшелоны с беженцами накрыли. Народу погибло — ужас! Женщины, дети, старики… Наши экипажи ведь не только на горящие машины смотрели — как увидели, что к технике не подступиться — бросились людям помогать. Раненым первую помощь оказывали, носилки таскали, там я с Таней снова и встретился…

Услышал, стонет кто-то за запасными путями, и побежал на голос. Только и десяти метров не пробежал, как обо что-то круглое споткнулся. Подниматься стал, под ноги взглянул — и обратно сел…

Голова это её была, Танина, в смысле, голова. Отрезанная. Причём так аккуратно, что ни чёрточки не тронуло, ни ссадинки на щеках, ничего — только испуг на лице написан — и всё. Словно бритвой срезало, стеклом, как я теперь понимаю. Выбило взрывной волной — да и… Сам ведь не раз чертежи в училище битой лампочкой подчищал…

А тело её не нашёл, сколько не искал…

Пришли обратно в часть, а нас уже ждут. Дали всем по винтовке, патронов россыпью — и вперёд, в окопы. Пошли, конечно, приказ есть приказ. Только далеко опять же не ушли — догнал нас какой-то генерал на «эмке» и велел назад в казармы возвращаться, причём немедленно. Одно слово, бардак!

Хотя он-то как раз правильно рассудил танкиста сколько учить надо? Отож! А нас, специалистов, причём не военного ускоренного выпуска, а полнокровного курса танкового училища, вместо пехоты в окопы. Дурость! Так что спасибо ему огромное, сообразил.

А в расположении нас снова на машины и на следующий день — на поезд. В Ленинград, на Кировский завод, новые «КВ» получать. Так что едем почти комфортно, из теплушек на народ смотрим. Страшное, я вам скажу, зрелище: беженцы бесконечной чередой, колонны солдат, истребительные отряды на мостах.

И налёты. Пока от фронта не отъехали — раз по десять-пятнадцать за день из вагонов прыгали, нескольких ребят прямо возле насыпи похоронили. Меня Бог миловал — может, посчитал, что мне пока землянки с гранатами с лишком хватит, а может… нет, не буду задумываться, а то и жить не захочется.