Всю осень и начало зимы над землей Деревской собиралась гроза, и все от мала до велика ощущали ее давящее дыхание. Знали: спокойная жизнь кончилась. Близ верховий Тетерева бродили смутные слухи о каком-то избоище в лесах на Рупине, но своими глазами никто его не видел. Далее на восток все слышали о разорении Малина. Не раз Береста останавливала стрела, вонзившаяся в землю под копытами Рыбы, и хриплый голос из гущи ветвей спрашивал, чьих он будет, куда направляется и кто идет за ним. Берест, несмотря на опасность, радовался таким случаям: древляне уже не были беспечны и готовились за себя постоять.

Но разговоры с весняками не радовали. Никто не хотел идти в войско к Искоростеню, оставив дом и семью на милость киевского князя. Бабы ворчали и открыто бранили князей: и вздумалось им с русами ссориться, жили хоть и не богато, да спокойно. У Береста зрела мысль, что он сделал бы на месте Володислава, но кто ж его спросит?

Малин оказался пуст, на снегу между дворами – ни единого следочка. На месте сожженных русами изб высились снеговые кучи с торчащими обгорелыми жердями. Берест обошел все уцелевшие избы: признаков нового налета не нашлось, жители ушли по доброй воле и унесли все пожитки, какие смогли. Остались только лавки да разная худая утварь. Гумно вымели, ни единого зернышка не оставили. Куда ушли? У кого где родня, туда, надо думать, и подались. Кто в Истомичи, кто в Доброгощу… Подумал было завернуть к материной родне, проведать брата Огневку, но не стал. Не хотелось даже на день возвращаться в ту жизнь, где у него был род, прочный корень, дедовы могилы, весь веками устоявшийся обычай. Где он точно знал, что с ним будет завтра, через год, через десять лет… Как он будет жениться, какие имена давать детям, кто и как станет его хоронить… Все это теперь казалось сном. Да и что в нем осталось от прежнего Береста, Коняева сына, того, кого могли бы узнать братья матери? Сукман от Здоровичей, овчинный кожух из Плеснеска, варяжская секира… С того дня, когда Берест покинул Малин, он убил уже несколько человек. Пусть это были русы, ненавистное племя, причинившее земле Деревской столько горя… Но иногда ему снилось лицо матери, и она смотрела на него с ужасом.

В Искоростене его поджидала дурная весть. Здесь уже знали, что вся дружина Миляя в Божищах уничтожена, но поначалу никто не мог рассказать, как это вышло. Не нашлось ни одного живого человека, кто знал бы суть дела. Только когда приехал Красила, знавший про две горностаевых шкурки, кое-что прояснилось. Берест, словно пряжка, соединил два конца повести. Он видел кожаный мешок, снятый с лошади из киевского отряда: сперва – в Божищах, а потом – Плеснеске, вновь у киян. Они вернули отнятое добро – и теперь стало известно, какой ценой.

Его не спрашивали, кто предложил напасть на киевский отряд и угнать лошадей. Наоборот, хвалили, что сумел добраться с двумя шкурками до Плеснеска, а там еще и подстроил нападение на Свенельдича-младшего. А главное, за то, что сумел добиться от старого Етона хоть такого, полупризрачного обещания помочь.

В целом посольство в Плеснеск принесло куда меньше пользы, чем надеялся князь и оставшиеся при нем лучшие мужи. При упоминании Мистины Володислав едва не скрипел зубами. Он хорошо помнил тот летний день, когда все началось. Не перед кем другим – перед Мистиной он швырнул к подножию чура свою шапку и сказал: «Мы не дадим вам больше дани». И теперь в Мистине для него воплощалось все то зло, что из этого произросло.

После поездки на Волынь Берест жил у Володислава среди челяди, работал по хозяйству и ждал, когда придет пора для другого дела. Призыв князя не остался без ответа: с разных концов земли Деревской в Искоростень собралось уже около пяти сотен ратников.