Путь в один день с небольшим, что еще недавно оказался ему удивительным приключением, теперь, во второй раз за немногие седмицы, стал почти такой же обыденностью, как в минувшей жизни – пройтись до покоса. Слишком многое Берест с тех пор пережил, чтобы дивиться такой малости, как уехать за день пути от родного очага. Проезжая через большие и малые веси, он везде оставлял за собой испуг и смятение. Невольно вспоминал сказку о трех всадниках в лесу – сам он, в своей «печальной» сряде, стал как Белый Всадник, и по следам коня его шла Марена-Смерть. Казалось, ямки на дороге от копыт его беловато-серой лошади – ее очень кстати звали Рыбка – должны немедленно затягиваться белой коркой льда.

Берест опасался, что не застанет князя в Искоростене, что тот уедет собирать войско. Но Володислав оказался дома. Челядины узнали Береста – помнили, как он привез княгиню с могилы Ингоря, – и встретили его с испугом. Будто знали, что этот малинский отрок добрых вестей не привозит.

Володислав сразу вышел к нему во двор. Бересту бросилось в глаза, что князь тоже в «печальной сряде», будто они братья. А, ну да, ведь Маломир, погибший, надо думать, первым, был молодому князю родным дядей по отцу.

– Коняев сын из Малина? – Князь хмурым взглядом окинул стоящего перед ним отрока, держащего в поводу свою лошадь.

Среднего роста, крепкий, с немного вздернутым носом, густо покрытым веснушками. Серые глаза – слишком строгие для такого юного лица. Светлые, немного вьющиеся волосы лежат на загорелом лбу – кожа темнее волос. И отбеленный до снежной белизны лен «печальной» сорочки под серой, явно с чужого плеча шерстяной свитой.

– Будь жив! С чем на сей раз? Отец прислал?

– Некому меня посылать было, – вырвалось у Береста; упоминание об отце, вполне понятное, всколыхнуло в душе подавленную боль. – Нет в живых отца моего, Коняя, Световекова сына. Убили его русы, что в Малин приходили оружной дружиной, и с ним еще двадцать мужей и жен.

Он рассказал, что случилось – в Малине и на броде. Рассказал, как потом вернулся в Малин и что там застал.

– Святилище сожгли? – почти с надеждой спросил Володислав.

Если да, то повод к мести появится у самих богов. Но посланец покачал головой:

– Только забрали оттуда кое-что, из обчины. Рог с серебром и те два шелома, что боярин богам поднес… от отроков Ингоревых.

– Он же три шелома брал!

– Два богам, один себе. У него на дворе был. Где сейчас, не знаю, его двор без остатка сгорел. Должно быть, русы забрали.

– А стяг Ингорев же в святилище хранили?

– Там. – Берест помнил, как Гвездобор положил вышитый руками киевской княгини стяг к подножию дубового Перуна.

– Забрали?

– Да. Сорочки божьи оставили.

– Они за этим и приходили, – раздался рядом голос княгини.

Берест не заметил, как она подошла – привык видеть поблизости одетых в белое. Обернулся на знакомый голос, низко поклонился. Сердце потянулось к этой женщине, что разделяла с землей Деревской общую печаль… но тут он вспомнил, что княгиня приехала на поминальную страву по Ингорю, пока все древляне еще были живы, уже одетая в «печаль». Она носила «печаль» по Ингорю, родному брату своей матери. И тепло на сердце сменилось отчуждением, враждебным чувством к этой молодой женщине с изможденным от горя лицом.

– За стягом, – продолжала она. – Потерять стяг – бесчестье.