– Осилю, – просипел Макс. Его колотило от адреналина, подташнивало, и ощущение было, что еще минута – и его просто размажет в крошку. Над головой вдруг полегчало, будто с плеч сняли тяжеленный мешок, и Михей крикнул:

– Назад, прыгай, сукин ты сын!

Тротт неуклюже развернулся, прыгнул, почти не глядя куда. Вмазался в тушу хоботочника – тот вдруг сдулся словно шарик и рассыпался прахом, – перекатился через голову, чувствуя на губах привкус вонючей пыли, и помчался вперед. Вокруг него рассыпа́лась в пыль застывшая нежить, но думать и удивляться этому было некогда. Впереди орал Михей.

– Упускаю… Макс, беги!!!!

Позади утробно заворчало, и гулко ухнула земля. Коридор затрясся, в спину полетели камни. Макс нырнул под щит Михея, и тот от души долбанул по оставшимся хоботочникам стеной огня, развернулся – и маги помчались вперед, прочь от пластами оседающего хода.

Остановились в одной из зачищенных пещер. Макс сел на пол, прислонился к стене, переводя дыхание. Перед глазами плясали красные пятна.

– Как ты? – Михей пощупал ему пульс, провел рукой над телом, сканируя.

– Нормально, – прерывисто выдохнул Макс, хотя его состояние было трудно назвать нормальным. – Спасибо, что вытащил, Миха. Подкачаю источники и буду как новый. Далеко мы от выхода? Воздуха бы мне… дышать трудно.

Михей что-то прикинул.

– Километра полтора. Дойдешь? Или сейчас тебя подлечить?

– Дойду, – голос был сиплым, плечи дико болели, как и голова. – Не траться, вдруг еще твари встретятся. На берегу подлечишь. Сейчас… встану… только дай передохнуть пару минут.

– Отдыхай, – Севастьянов отстегнул от пояса флягу с водой, дал другу. Помолчал, прислушиваясь – не раздается ли хрюканье поблизости, – и вдруг поинтересовался: – Ничего не хочешь мне рассказать, Малыш?

– Ты о чем? – Макс, морщась, прощупывал ноющие плечи.

– Я о хоботочниках, которые от твоего прикосновения рассыпались, – напряженно пояснил Севастьянов.

– Да я сам ничего не понимаю, – откликнулся Тротт. – С утра пил тонизирующую настойку; может, побочный эффект?

– А глаза у тебя зеленью светились тоже от настойки? – как-то устало продолжил допрос Михей.

– А они светились? – уточнил инляндец. Друг кивнул, выжидающе глядя на него. – Бред какой-то, – пробурчал Макс. – Что-то я намешал в своих зельях, Миха.

– Да не в зельях дело, – буркнул Севастьянов, поднимаясь. Снова прислушался. – Пойдем, Макс. Это лучше показать, чем объяснять.

Через пару минут на них снова выбежала пара мелких хоботочников. Макс, и так ковылявший из последних сил, тяжело задышал: опять затошнило, заломило виски. А Михей, сочувственно посмотрев на него, шагнул вперед, из-под собственного щита, протянул руку – глаза его полыхнули зеленым, и нежить рассыпалась у ног вонючим прахом.

– Но как… как это? – язык у Макса еле ворочался. Он был измотан и слаб, и все же казалось, что он вот-вот вспомнит, как связаны зеленые глаза и умение упокаивать нежить. Он точно про это читал.

– Как… вот так, – тихо сказал Михей, подходя к другу. Глаза его все еще светились, и дурнота накатила с новой силой. – Это свойство нашей крови. И твоя, видимо, только что проснулась, Малыш. В тебе течет темная кровь, Макс.