Этот шато-икем превосходен, и я не удивлюсь, если за ним последует шато-лафит.
Хрустальный бокал с выгравированными инициалами Бланш, стоявший рядом с прибором Линетты, был полон, но девушка лишь немного пригубила из него, когда ей очень захотелось пить.
Тем временем ужин продолжался. Бокалы снова и снова наполнялись шампанским, лица гостей становились оживленней, все громче раздавался смех.
Под марсалу, мальвазию и херес подали клубнику со сливками, пирожные по-неаполитански и торт а-ля Помпадур.
Наконец подали кофе, и тут, к величайшему изумлению Линетты, закурили не только мужчины, но и дамы.
Наблюдая за курящими красавицами, Линетта заметила, что все они совершенно открыто флиртуют с сидящими рядом с ними мужчинами.
Их кавалеры тоже вели себя достаточно вольно: беседы прерывались смехом, поцелуями ручек и шепотом в маленькие, отягощенные бриллиантами ушки.
Мистер Бишоффсхайм первым заметил, что Линетта уже почти спит.
Направляясь к Бланш, которая сидела за другим концом стола, он остановился возле Линетты и положил руку ей на плечо.
– У вас был долгий день, дитя мое, – сказал он. – Последуйте моему совету – исчезайте и ложитесь спать. Ведь еще будет завтра.
– Благодарю вас, мне правда очень хочется спать, – призналась Линетта.
– Тогда – dormez-bien, – ласково сказал он и отошел.
Линетта отодвинула стул и встала. Никто не обращал на нее никакого внимания. Дойдя до двери, она обернулась и, пораженная, застыла на месте.
Мистер Бишоффсхайм, стоя рядом с креслом Бланш, склонившись, целовал ее обнаженное плечо! И это за ужином, в присутствии стольких людей!..
Но мистер Бишоффсхайм был не единственным джентльменом в столовой, расточавшим нежности своей даме в низко декольтированном платье.
Увиденное настолько смутило Линетту, что она поспешно выскользнула из столовой и побежала наверх, в свою спальню.
И теперь, лежа в темноте, девушка вспоминала события минувшего дня и сознавала, что не только ее мать, но и mademoiselle не одобрили бы всего этого. Mademoiselle говорила о Мари-Эрнестине как о тихой послушной девочке, любившей деревенскую жизнь. Она бы не узнала в этой прекрасной актрисе и обольстительной женщине ту Мари-Эрнестину, какую она знала и любила!
Но, тут же одернула себя Линетта, не следует быть слишком строгой. Ведь это не только мир богемы, о котором она ничего не знает, это еще Париж, а французы не похожи на рассудительных, несколько флегматичных, всегда владеющих собой англичан.
«Мама была француженка, но она родом из Нормандии, – думала Линетта. – К тому же она всю жизнь прожила в Англии».
И в то же время все это было так странно, так непонятно!
Как жаль, что никто не может объяснить ей, сказать, как она должна вести себя в этой причудливой, ни на что не похожей жизни, о существовании которой она раньше даже не догадывалась.
Девушка подумала о тех платьях, которые уже висели у нее в шкафу, и о других, которые заказала для нее Бланш, о прелестном шелковом белье, об атласных туфельках, о дорогих перчатках и сумочках. Все эти вещи стоили, наверное, целое состояние, а она получила бесплатно потому лишь, что Бланш была к ней добра, а мистер Бишоффсхайм щедр. И все же душу Линетты терзало беспокойство.
Не следовало ей принимать такой роскошный подарок от постороннего человека, но, с другой стороны, что ей еще оставалось делать?
Разобраться во всем этом было непросто, а ее усталый мозг отказывался помогать ей.
Ах, если бы она могла посоветоваться с маркизом Дарльстоном, он бы сказал ей, что ей делать, объяснил, что хорошо и что дурно.
Вспомнив о маркизе, о том, как он улыбался ей у себя в каюте и как нашел для нее купе в поезде, Линетта загрустила.
С ним она чувствовала себя в полной безопасности. |