На звонок ответил один из редакторов местных новостей в «Трибьюн» и, терпеливо выслушав предложение Уильяма, перевел звонок на одного из редакторов раздела развлечений, который поспешно перевел звонок на одного из спортивных комментаторов, который в свою очередь перевел звонок на одного из редакторов раздела здоровья и фитнеса, который написал целую статью о пятерке самых распространенных аллергий в Чикаго, пока слушал разглагольствования Уильяма. Ни один из них не впечатлился и не заинтересовался. Последний говоривший с Уильямом редактор предложил ему перезвонить, когда у него за плечами будет девяносто девять побед и наметки на сотую.

Уильяма это не смутило. Он сразу же позвонил в «Чикаго Сан Таймс» и поведал о своей задумке для статьи. Ему опять отказали.

Уильям понял, что ему придется снизить планку, если он хочет видеть свое имя в печати, поэтому он связался с «Иллинойс Кроникл»  — маленькой, но популярной районной газетенкой, которая, в первую очередь, уделяла внимание местным проблемам и развлечениям.

Главный редактор, Герман Энтони Биттерман, был закаленным ветераном прессы, обладал явным бруклинским акцентом и повсюду совал свой нос. Тридцать лет он проработал в зарубежном отделении «Нью-Йорк Таймс» и собрал несколько престижных наград, включая Журналистскую премию имени Роберта Кеннеди и премию Джорджа Полка. Но когда его никчёмный зять сбежал с другой женщиной, с инструктором по йоге его дочери (ну и бог с ним!), Герман ушел из «Таймс» и переехал с женой Мариссой в Чикаго, где она выросла и где сейчас жила их дочь со своими четырьмя маленькими дочерьми.

Репортер до мозга костей, Герман не мог долго оставаться вдалеке от дел. Когда представилась возможность, он устроился на работу в «Кроникл», чтобы отвлечься от скуки и сбежать от оравы во все вмешивающихся родственников жены.

Ему нравился Чикаго. Он учился в Северо-западном университете, где и встретил Мариссу. После окончания университета они вернулись в его родной Нью-Йорк, где он устроился на работу в «Таймс». Возвращение в Чикаго после десяти лет жизни в Нью-Йорке было настоящим переворотом. Он так долго жил в тесной Манхэттенской квартире с двумя спальнями, что понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к двухэтажному особняку. Однако жаловался он только на нехватку шума. Он привык засыпать под успокаивающие звуки автомобильного визга, рева труб и воя сирен.

Герман понял, что в тишине, которая царила даже в офисе, трудно работать, и, чтобы занять чем-то тишину, он притащил из дома старый телевизор, водрузил его на мини-холодильник и на весь день включал его на всю громкость.

Когда раздался звонок от Уильяма Харрингтона, Герман уменьшил звук телевизора и взял трубку. Слушая, как Харрингтон делится своими идеями по поводу статьи, он ел свой ленч — итальянскую колбасу и сэндвич с зеленым табаско, политый кетчупом, — и запивал все это холодным «Рутбиром Келли».

У Биттермана ушло всего полминуты, чтобы раскусить Уильяма Харрингтона. Этот мужчина был эгоистом.

— Красные, значит? Вы всегда надеваете красные носки и красную футболку на каждый забег. И белые шорты. Да, это интересно. Даже когда бегаете зимой? Все равно надеваете шорты?

Его вопросы поощрили Харрингтона рассказывать дальше, дав Биттерману время закончить с сэндвичем. Он сделал большой глоток рутбира, а затем прервал грандиозный рассказ Харрингтона о себе и сказал:

— Да, конечно. Мы сделаем статью. Почему бы и нет?

Набросав детали, Биттерман положил трубку, затем смял коричневый пакет из-под ленча и бросил его в мусорное ведро.

Чтобы добраться до двери, он прошел через весь кабинет — немаленький подвиг, учитывая, что почти каждый дюйм комнаты был заставлен ящиками старого доброго «Рутбира Келли», колонны из которых доставали почти до потолка.