— Спасибо, — сказала Мэгги, почувствовав легкую дурноту от того, как вдруг исчезло наваждение, которое он наслал на нее. — Извините, что побеспокоила.

— Это ты извини за беспокойство, — ухмыльнулся он.

Смысл сказанного был ясен, как пощечина, и Мэгги, повернувшись на каблуках, бросилась прочь. Она была благодарна веявшему со стороны сверкающих голубых вод залива ветерку, остудившему ее пылающее лицо.

Он знает, знает, знает. Ужасная мысль стучала в мозгу Мэгги, как ритмичный стук колес проходящего поезда. Риви Маккена понял, какое томление он пробудил в Мэгги, и она почувствовала себя униженной.

Мэгги пошла быстрее, но тихий смех Риви преследовал, как надоедливый повеса, цепляющийся за юбку. Придя в дом мистера Кирка, Мэгги поднялась к себе, нашла отвратительную книгу и решительно отнесла ее в библиотеку. В качестве наказания за ее чтение Мэгги приговорила себя к десяти страницам сократовой мудрости.

Суббота наступила не слишком скоро, и когда Тэнси со своей компанией заехала за ней, Мэгги уже поджидала их у ворот сада с сумкой в руках. Последние три дня и три ночи она не думала ни о чем, кроме Риви Маккены и того дикого желания, которое он пробудил в ней, вот почему ей ужасно хотелось отвлечься.

Тэнси быстро представила Мэгги своим друзьям, но та не запомнила ни одного имени. Они пошли на тот же угол, где Мэгги и Сьюзан Крокет садились в трамвай в тот знаменательный день ее похода за покупками. Они доехали до окраины, где пересели в омнибус, который тянули не меньше восьми лошадей. В нем были и другие люди, направлявшиеся на пикник в Парамату, и вскоре Тэнси заставила каждого пассажира моложе семидесяти лет распевать веселые песенки. Наконец, начав петь, Мэгги смогла избавиться от мыслей о Риви Маккене. К тому времени, когда омнибус добрался до Параматы, совсем стемнело, и Мэгги, горло которой болело от пения, а грудь ныла от тряски по ухабистой дороге, почувствовала облегчение. Теперь Тэнси передала бразды правления другой девушке, которая была в Парамате раньше.

— Осталось не больше мили, — сообщила та остальным.

Впереди в темноте вспыхивали факелы и фейерверки, и Мэгги услышала в ночном воздухе смех и громкие, волнующие слова проповеди. Со стороны лагеря поднимался восхитительный аромат, полностью уничтожив зловоние конского помета.

— Готовится ужин, — сказала Тэнси, словно прочитав мысли Мэгги. — «Голова турка» и пресные лепешки, что пекут в золе.

Мэгги остановилась так внезапно, что на нее налетел кто-то сзади. Выразив свое недовольство, она пошла дальше.

— Ради Бога, что значит «голова турка»? — спросила она нервным шепотом.

Тэнси засмеялась.

— Это что-то вроде тыквы, — ответила она. — Ее начиняют крольчатиной и луком и запекают в золе. А лепешки, если тебя это так интересует, это хлеб бушменов. Просто мука и вода, но когда испечешь в золе, то просто пальчики оближешь.

В животе у Мэгги заурчало, и она зашагала быстрей. Довольно скоро их группа присоединилась к сотням других людей, толпящихся в свете факелов. Им дали тарелки и прочие принадлежности в обмен на несколько пенсов. Покинутая на минуту Тэнси, Мэгги положила себе солидную порцию смеси из лука с крольчатиной и несколько лепешек и уселась на краю длинного бревна лицом к костру. Казалось, людей вокруг ничуть не пугали сера и адское пламя, о которых говорилось в проповеди, исходившей из одной палатки; они смеялись и рассказывали друг другу всякие истории. Счастливая атмосфера смутно напомнила Мэгги другие ночи, в Америке, когда она сидела у костра вместе с другими циркачами, слушая их рассказы. В какой-то миг она отчаянно затосковала по матери с отцом, но вскоре ее отвлекли от сентиментальных мыслей, потому что рядом с ней на бревно нагло уселся Риви Маккена.