– А вот скажи, почему так получается, что мы живем в пещерах, глубоко под скалами, а вы – посреди пустыни?

– Ну, мы тоже живем в норах, а не снаружи. А вообще, я думаю, каждый живет там, где ему привычнее. Я люблю пустыню, люблю небо, солнце, ветер…

– Но ведь там водятся скорпионы, фаланги – столько всяких опасных тварей!

– Так ведь и мы, пустынники, не такая уж легкая добыча.

– А что, если ночь застанет тебя в пустыне, а до дома далеко? Тогда что?

– Ежели найдется поблизости подходящая нора, то в ней можно переночевать, а если уж совсем некуда сунуться – прямо на песке спишь. Только в паутину надо завернуться, чтобы ночью сольпуга не подобралась. Паучий запах, говорят, их отпугивает. Я так пару раз спал, когда с Солончака сюда шел.

– Прямо на песке?

– Ну да.

– И не страшно было? Редар усмехнулся:

– Страшно. Только выхода другого не было. Я устал тогда, сил не было нору искать, да солнце уже зашло…

– А кто такая сольпуга?

– У нас на Солончаке некоторые так звали фалангу. Я помню, когда маленьким был, спросил у отца: почему так? Тот рассмеялся, ответил: она, мол, ночью охотится, а солнце, когда восходит, ее спугивает. И фаланга прячется в свою нору до темноты. Вот и получается: солнышко пугает – солпуга, или сольпуга.

– И ты поверил? – Кира хитро прищурилась.

– Нет, но объяснение понравилось…

– А на что она похожа?

– Кто, сольпуга?

– Ну, да…

Вопросы из Киры так и сыпались. Как-то Редар поведал об этом ее неуемном любопытстве Креггу. Тот рассмеялся:

– А ты что думал? У пещерников жизнь скучная, однообразная. Целую луну, а то и больше в каменных стенах сидят, наружу не выходят. Многие так вообще из своих пещер никогда на свет не показываются. Для них Близнецы – край света. А долина Ущелий, каменный лабиринт – так вообще другой мир. Вот и слушает девочка про обычные твои будни, открыв рот. Ну, примерно, как ты – пустынных бродяг, что сыплют направо-налево небылицами про Дельту и паучий город.

С того дня Крегг ходил какой-то мрачный, неразговорчивый, будто юноша перед ним чем-то провинился. Все попытки вызнать, в чем дело, разбивались, как о глухую стену. Лишь за две ночи до полнолуния Крегг неожиданно заговорил об этом сам. На следующий день Редар снова собирался в пещерный город, и немногословный разговор крутился в основном вокруг этого.

– Зачастил ты что-то к пещерникам… Редар смутился.

– Вот-вот, – продолжал Крегг, – новые интересы, новые знакомства. Скоро совсем меня забросишь.

– Да нет, ты что! Куда же я без тебя!

Крегг поймал себя на том, что начинает чисто по-стариковски брюзжать, и замолчал. На самом деле он очень боялся, что однажды юноша всерьез увлечется этой своей знакомой… как ее там? Кира… Глядишь, еще и в пещерный город уйдет жить. А что? Он молодой, сильный парень, хороший охотник – завидная пара какой-нибудь быстроглазой хохотушке… И тогда – снова одиночество, снова жизнь отшельника и изгоя.

Редар молча сидел и ждал продолжения. Но Крегг так ничего больше и не сказал.

Они прекрасно поняли друг друга без слов. Один дал другому свободу – делай, мол, как хочешь, я не буду против, – а второй поклялся первому в вечной преданности. Больше на эту тему они не разговаривали.

Но юного пустынника по настоящему тянуло в пещерный город. И хоть он себе и не признавался, Редар с нетерпением считал дни, когда опять можно будет наведаться в холодные и сырые пещеры, снова поболтать с Кирой.

Один раз девушка спросила:

– Знаешь, что к Угловой пещере есть тайный ход?

Гость не знал.