Имя Бланки тоже стало тайной. Сохранился рецепт врача, выписанный на имя «узника замка». Так же его называли в прибрежных деревнях, где о нем рассказывали всякие сказки. Ни одна лодка не могла подплыть к форту Торо под страхом стрельбы. Два военных корабля бдительно охраняли остров, чтобы никакое судно не могло приблизиться к нему. Для доставки продуктов к форту Торо мог подходить только небольшой парусник, называвшийся «Надежда»...

Сколько горькой иронии в этом названии! Во всех прежних испытаниях у Бланки оставалась какая-то надежда. Теперь ее не осталось. Ему уже 66 лет, жизнь, состоявшая из неудач, позади. На исходе его физические силы. Он в полном тупике. Первая долгожданная победа его идей — Коммуна — уничтожена. Он мог только гадать о судьбе своих единомышленников и друзей. Живы ли они? Кто уцелел? Что происходит с Францией? Его собственное положение абсолютной изоляции, произвол, жертвой которого он стал, заставляли предполагать только самое худшее. Заживо погребенный Бланки переживал крайнюю степень человеческого несчастья. Как удержаться от того, чтобы не броситься в бессильном отчаянии на эти замшелые, мокрые, холодные и несокрушимые стены? Как сохранить ум, волю и жизнь?

Но Бланки вопреки всему оставался спокоен! Его вновь поддерживала и спасала необычайная сила разума и воображения. В холодной камере, сидя за шатким столом, при тусклом свете коптящей лампы, он пишет необыкновенное произведение, служившее для него средством сохранения существования, силы духа, внутреннего покоя и даже радости! С помощью воображения и ума он переносится в иной мир, дарующий ему радость обладания безграничной свободой в безграничном пространстве...

Бланки пишет книгу «Вечность звездного мира». Он погрузился в занятие космогонией, в науку о происхождении и развитии небесных тел. Космогония чаще, чем любая другая наука, имеет дело с гипотезами, а не с научными теориями. Если они и доказываются, то только с помощью математики. Но Бланки не математик, он имеет о ней лишь общее представление. У него нет книг, звездных атласов, астрономических инструментов. Даже простое созерцание звезд ему доступно только иногда во время прогулки при ясном небе и вечером. Из окна своей камеры он видит лишь угол каменного колодца. Но необъятная вселенная — в его воображении. Он читал когда-то «Трактат о небесной механике» Лапласа. И он тоже материалист, подобно Лапласу. Для объяснения устройства вселенной Бланки также не нуждается «в гипотезе о существовании бога», как сказал однажды Лаплас Наполеону. Но в отличие от Лапласа он не знает тонкостей математики. Бланки компенсирует это своим поэтическим воображением, хотя он исходит из серьезного научного положения о материальности мира и его бесконечности. Бланки, как ему кажется, восполняет пробелы в космогонии Лапласа, относящиеся к природе комет и туманностей. Он заполняет изъяны космогонической науки методом поэтического воображения. Специалисты считают, что сочинения Бланки перекликаются с космогонией древнегреческого философа Эпикура, с его теорией о множественности миров. Бланки не мог, конечно, стать ни новым Ньютоном, ни Галилеем. Но он ярко обнаружил свои литературные способности и силу духа, которая, образно говоря, позволила ему преодолеть чтимый им закон всемирного тяготения и вырваться из своего застенка, чтобы витать в безграничных просторах вселенной.

Идея бесконечности приводит Бланки к убеждению о множественности миров, о том, что точно такая же земля, не одна, а множество их, не только может, но и должна существовать во вселенной. Он считает, что «условия, создавшие нашу землю и являющиеся одной из типичных комбинаций их совокупности, наверное, повторяются бесконечное число раз, порождают аналогичные тела и содействуют заселению безграничного пространства».