Я поторопился заверить Дантеса, что о лучшем не мог и мечтать.

Мы вернулись в кабинет. Он снова, все так же тяжело, опустился в свое кресло, я кое-как примостился на краешке своего.

— Когда вы желаете, чтобы я приступил к своим обязанностям? — спросил я.

— В следующий же вторник, — без колебаний ответил он.

И добавил, лукаво сверкнув глазами и даже, кажется, подмигнув:

— Но мы не обсудили еще одного важного вопроса: о вашем вознаграждении за труды!

Я подумал обо всем, кроме этого. Боже! Чтобы мне платил человек, которого я намереваюсь убить! Что за странная шутка судьбы! Похоронная шутка, весьма мрачная. Он застал меня врасплох, и я забормотал, не решаясь взглянуть собеседнику в лицо:

— Я… мне… мне ничего не нужно, месье…

— Нужно! Нужно! — воскликнул он. — В ваши юные лета не живут, питаясь лишь воздухом времен. И всякий труд заслуживает оплаты.

— Для меня это не труд, это удовольствие…

— Тра-та-та! И я был молод, как вы. И я знаю, какова цена деньгам в двадцать лет.

Этот его намек на молодость мгновенно вернул меня в Россию, к Пушкину, к дуэли на снегу у Черной речки. И впрямь ведь, добиваясь первых успехов в свете, он был моим ровесником. У меня закружилась голова. Некоторое время я не мог выговорить ни слова: лишился голоса.

— Ну… скажем… десять франков за рабочий день. Это вас устроит?

Тут я подумал, что, упорствуя с отказом, способен возбудить его подозрения. Хочу я того или не хочу, но придется принять условия, какие предлагает мне моя будущая жертва.

— Это… это… это превосходно, — наконец выдавил из себя я. — Лучше просто не может быть.

И попытался улыбнуться.

— Вот и прекрасно, значит, договор подписан, — быстро откликнулся он. — Вы увидите, дом у меня хорош. Я живу со своей семьей. Второй этаж — мои владения. Третий и четвертый отведены моим детям и внукам. Да… целый выводок… Но это вносит толику веселья в холодные стены, не правда ли? Мы все друг друга любим. Малыши совершенно не утомительны и не навязчивы. Они нам нисколько не помешают. Доброжелательство и дисциплина — вот закон моей жизни. Мой девиз…

Он с явным удовольствием рассказывал о себе. И этот его навязчивый эльзасский акцент придавал странной, провинциальной сердечности его речам. Я угадывал в нем бонвивана, человека, любящего хороший стол и хорошее вино, обожающего почести и комфорт, порядок и свое семейство. Прямоугольный в своем прямоугольном кресле с высокой спинкой, он не в кресле сидел — на троне. Лицо его, лучившееся довольством собой, даже несколько расширилось. Ах, если бы ему было известно, что назвал он подписанным договором!.. Смертный его приговор — вот что мы с ним подписали!.. Внезапно нахмурив брови, он проворчал:

— О! Я же не поинтересовался еще вашими политическими взглядами! Но я предчувствую, что мнения у вас здравые, положившись на сведения из посольства. Никто не дал мне ни малейшего повода сомневаться в этом…

— Мое сердце исполнено преданности нашему государю-императору, — определенно высказался я.

В данном случае ни на йоту не солгав.

— Превосходно, превосходно… — пробормотал он. — Но во Франции умы более беспокойные, чем у вас на родине. Несмотря на всю доброту, проявляемую Наполеоном III к своему народу, ветер фронды гуляет в молодых головах. Шепчутся, повсюду шепчутся: в кафе и редакциях, везде… повсеместно строят абсурдные демократические планы… Это типично французская болезнь, и я советую вам опасаться заразы, сторониться, если желаете сохранить доверие людей, занимающих положение… и особенно — мое собственное.