Тертый, упорный мужик оказался. Понимает, что улик прямых против него нет, вот и выкобенивается, еще грозится, что за незаконное задержание и нарушение сроков предварительного заключения они еще ответят. Пусть ждет, надеется…

На этот раз Татарников повел себя еще наглее, потребовал немедленно выпустить его и отказался отвечать на вопросы.

— Можешь и голодовку объявить, все равно тебе ничего не поможет, — пригрозил Полуэктов. — Твой сообщник Раков на многое открыл нам глаза, и ты сам своим молчанием усугубляешь свое положение, туже затягиваешь петлю.

— Негоже такой важной персоне, следователю по особо важным делам, такой дешевой приманкой пользоваться, — со злой усмешкой возразил Татарников. — Ничего мой сообщник («сообщник» он сказал подчеркнуто с иронией) вам не сказал и не скажет, потому что в тот день мы не видели друг друга, и вообще никаких, кроме покупки мотора, я с ним дел не имел.

— Это ты так думаешь. А Ракову незачем лишнюю вину на себя брать: ворованные машины он покупал, ремонтировал их, перекрашивал и перепродавал, а в нападении на инкассатора не участвовал. Так или не так?

Татарников пожал плечами.

— Вам виднее.

— Кто был третьим вашим сообщником?

Татарников издевательски-нагло смотрел ему в глаза.

— По моему мнению, грабителей было больше.

— Сколько?

— Ну вот, вы даже этого не знаете, а делаете из меня козла отпущения. Плохо работаете, господа следователи.

— Плохо, хорошо — не тебе судить, — вышел из себя Полуэктов. — Но тебя-то мы все равно лет на десять упрячем за решетку.

— Давай, господин начальник. Тебе, видно, не впервой липовые дела стряпать. Не берешь умом, берешь наглостью и клеветой…

Полуэктов еле сдержался, чтобы не трахнуть по ухмыляющейся бандитской роже.

— Увести! — рявкнул он дежурному. — Никаких передач ему не давать — пусть тюремной баландой пробавляется, никаких свиданий не разрешать. И глаз не спускайте, чтоб никакой ниоткуда информации, — и скорее для собственного успокоения добавил: — Расколется. Не таких раскалывали.

Когда дежурный увел Татарникова, Полуэктов, потирая переносицу, походил по кабинету, думая над более хитрыми вопросами Ракову, которые смогли бы развязать язык подозреваемому, потом сказал Скородумову:

— Давай-ка сюда акт обыска квартиры и гаража Ракова. Посмотрим, чем его можно прижать.

Скородумов достал из сейфа папку, развернул на нужной странице.

— Вот тут есть непонятный чертежик, Виктор Петрович. Очень похож на план нападения на инкассаторскую машину: вот этот кружочек — Иваново-Константиново, эта линия — дорога, а эти штришки — места нападения и засады.

Полуэктов внимательно всмотрелся в чертеж.

— Примитивно, конечно, но чем черт не шутит. Давай его сюда.

Скородумов вышел и тут же вернулся с последственным — долговязым мужчиной лет тридцати пяти, с виноватым, испуганным лицом, за неделю допросов осунувшимся, постаревшим. Глаза нервно поблескивали и бегали из стороны в сторону.

«Чует кошка, чье мясо съела, — удовлетворенно подумал Полуэктов. — Не был бы виновен, не дрожал бы как овечий хвост. Такой долго не продержится».