|
Проверив чайник: вскипел, я выключил газ и, выдержав тридцать секунд, чтобы унялись пузыри, начал лить кипяток на кофейную пыль. Ошпаренная, она вобрала в себя сколько могла – и, набухая неспешно, разнесла по комнате свой согревающий запах. За окном вразнобой стрекотали цикады. – Ты что, с самого вечера здесь?.. – спросил я, продолжая держать в руке чайник. Разметавшиеся по столу и, казалось, замершие навеки, ее волосы вдруг еле заметно дрогнули в ответ. – Меня дожидалась?... Снова молчание. От палящих лучей вперемежку с клубами пара в кухне сделалось душно. Я задвинул вентиляционное окошко над раковиной, щелкнул кнопкой кондиционера и поставил на стол чашки с кофе. – Пей давай, – сказал я. Голос понемногу становился снова моим. –................... – Лучше тебе это выпить. Прошло еще добрые полминуты, прежде чем она медленно, как-то механически подняла лицо от стола – и застыла опять, упершись бессмысленным взглядом в горшок с пересохшей геранью. Чуть намокшие от слез паутинки волос прочеркивали на щеке три-четыре беспорядочных штриха. Аура едва уловимой влаги расходилась от нее волнами по комнате. – Не беспокойся, – сказала она, – реветь здесь никто не собирался. Я вытянул из пачки салфетку; беззвучно высморкавшись, она нервно убрала с лица налипшие волосы. – Я, вообще-то, собиралась уйти до того, как ты вернешься. Не хотела встречаться. – Но потом, я вижу, раздумала? – Вовсе нет. Просто... расхотелось куда-то еще идти. Но ты не волнуйся, я уже ухожу. – Да ладно... Кофе хоть выпей. Под сводку дорожно-транспортных происшествий я отхлебнул кофе, затем взял ножницы и вскрыл два пришедших конверта. В одном – извещение из мебельного магазина: скидка цен на 20 процентов при покупке в такой-то срок. Во втором оказалось письмо, читать которое не хотелось, от приятеля, вспоминать о котором желания тоже не было. Я смял конверты, бросил в корзину с мусором и принялся догрызать остатки галет. Она, не отнимая губ от чашки, стиснув ее в ладонях, точно пытаясь согреться, пристально наблюдала за мной. – Там салат в холодильнике... – Салат? – Я поднял голову и уставился на нее. – Помидоры с фасолью. Других не было. Огурцы твои испортились, я выкинула... – М-м-м... Я достал из холодильника большую салатницу из голубого окинавского стекла и вылил туда остававшиеся в бутылке пять миллиметров приправы. От помидоров с фасолью осталась одна сплошная озябшая тень. Вкус отсутствовал напрочь. Вкуса также не оказалось ни в галетах, ни в кофе. Видимо, из-за яркого утреннего света. Утренний свет вечно все разлагает на составные. Я извлек из кармана сигареты, смятые в кашу, и прикурил от спичек, происхождение которых не помнил. Сигарета захлюпала при затяжке, как высыхающий мыльный пузырь. Сиреневый дым растекся в утренних лучах абстрактными узорами. – Я ездил на похороны. Потом все закончилось – поехал на Синдзюку, пил до утра в одиночку... Откуда-то в комнату прокралась кошка, протяжно зевнула и игриво прыгнула к ней на колени. Она запустила руку в шерсть и несколько раз почесала кошку за ухом. – Не объясняй ничего, – сказала она. – Это уже меня не касается. – А я ничего и не объясняю. Так... болтаю о чем-нибудь. Она чуть пожала плечами, и шлейка лифчика исчезла, утонув в вырезе рукава. На лице ее не было ничего, что я бы назвал выражением. И я вспомнил картину, которую видел когда-то давно – фотографию города, опустившегося на дно моря. – Мы знали друг друга раньше. Хотя и не очень близко... Вы не были знакомы. – Вот как?... Кошка на ее коленях потянулась, вытянув лапы во всю длину, и с легким шипением выпустила воздух из легких. Я молча смотрел на огонек сигареты. |
