|
Но ограниченное время и ресурсы этого не позволяют, и большую часть работы занимают расследования о пропавших людях и нераскрытые убийства. По многим делам, над которыми я работал, преступление было совершено десять и более лет назад. С одной стороны, такие расследования могут быть трудоемкими (как правило, в моем распоряжении нет записей с камер видеонаблюдения и возможности поиска информации в социальных сетях, а порой нет и никаких улик, и результатов работы криминалистов, которые можно перепроверить), но, с другой стороны, они могут быть даже проще. За последние 10–15 лет методы работы полиции кардинально изменились в лучшую сторону, и в полицейских расследованиях преступлений, совершенных до этого, зачастую обнаруживаются пробелы, восполнением которых я и могу заняться. Мнения свидетелей, прежде скованных страхом или неоправданной преданностью, спустя десяток-другой лет иногда меняются, и они начинают говорить. Но чтобы это случилось, они должны знать, что расследование до сих пор не закрыто, и что кто-то готов их выслушать.
Я получаю так много писем, что приходится тщательно обдумывать, за какие дела браться. Так, например, недавно меня попросили помочь в розыске женщины, пропавшей почти 20 лет назад, – отправитель письма был сыт по горло безразличием со стороны полиции. Автор другого письма тоже хотел найти человека, пропавшего приблизительно так же давно, но считал, что у полиции попросту нет средств, чтобы справиться с этой задачей. Он хотел, чтобы я занялся поисками на территории протяженностью сотни миль – от восточного побережья Англии до самой Португалии – причем, по его словам, дело было связано со многими громкими преступлениями последних 20-ти лет. Еще несколько людей просили помощи в раскрытии убийств 30-летней давности, как в Великобритании, так и за рубежом. Один человек отсидел срок за убийство, но утверждал, что его осудили по ошибке – он хотел, чтобы я доказал его невиновность. К огромному сожалению, я не в состоянии помочь всем, и тому могут быть разные причины. Может быть слишком мало информации для зацепки. Либо преступление было совершено настолько давно, что полиция уже уничтожила все вещественные доказательства, а главные свидетели давно умерли. К несчастью, у меня нет и нужных ресурсов, чтобы браться за дела, тянущиеся 20 или 30 лет. Приходится думать о людях, которым, как мне кажется, я могу помочь, о делах, за которые взялся. Я не могу распылять усилия на множество дел – так мне вряд ли удастся помочь хоть кому-нибудь. Досадно, но это так. Я не могу разорваться и вынужден действовать в интересах и клиентов, и семьи, и собственных. Раздумывая, стоит ли браться за какое-то дело, я вынужден тщательно взвешивать связанные с ним трудности и пользу, которую успешный результат может принести родным жертвы. Первым делом я мысленно провожу беглый анализ, начиная с момента, когда о преступлении узнали. Затем спрашиваю себя, какую информацию, скорее всего, смогу получить: кто захочет со мной разговаривать, будут ли они говорить открыто? Что они смогут сообщить? Если никто не захочет разговаривать – особенно это касается старых дел, – с самого начала я могу зайти в тупик. Наконец, я вынужден спросить себя: как можно продвинуть расследование дела? Действительно ли удастся прийти к какому-то заключению? Есть ли какие-то неотработанные полицией версии? И самое главное – не дам ли я родным жертвы ложную надежду, взявшись за дело? Если мне кажется, что вряд ли смогу внести какой-то существенный вклад, я отказываюсь от дела. Знаю, что не позволю себе никого подвести, но чтобы не обмануть ожидания родственников жертвы, всегда подробно объясняю им границы возможного. С самого начала я даю обещание сделать все от меня зависящее, чтобы узнать как можно больше. Никогда не гарантирую, что результаты моей работы приведут к судебному процессу, но, положа руку на сердце, могу сказать, что по каждому делу, за которое я брался, всегда удавалось найти какую-нибудь новую информацию. |
