— А что произошло? — включился в беседу Егор Дятлов, забыв про остывающую добавку, заботливо положенную ему Раей.

— Подохли, да и все тут, — мрачно ответила женщина, выливая в глотку остатки чая. — Еще чаю возьму, хорошо?

— На здоровье! — ответила Люба и принялась наливать новую порцию крепкого напитка в бездонную емкость.

Вогулка стеснительно потянулась за сахаром, который ей предупредительно подвинула Рая, стараясь, чтобы Егор заметил ее щедрость и вежливость. Степан так и впился глазами в плоское, казавшееся равнодушным, лицо охотницы, отметив, что в глубине ее глаз мелькнул страх; мелькнул и тут же пропал.

— Заболели, что ли, они? — предположил Женя Меерзон, а Толик Углов моментально похолодел от ужаса: вдруг тут прошла страшная зараза, неизлечимая инфекция, которая сейчас погружается все глубже в организм Толика, приговаривая его к неизбежной гибели в этом угрюмом северном краю.

— Не заболели, а передохли, — сухо сказала вогулка. — Прогневали батюшку-медведя, вот и померли. В один день все и передохли, и молодые, и старые. Ходили куда не надо, делали что не надо, говорили что не надо. Ходили за перевал, с каторжанином, бабу искать.

— Какую бабу? — так и впился в вогулку Егор Дятлов, несмотря не предостерегающие взгляды Степана. — Золотую Бабу, про которую легенды тут ходят, сказки всякие?

Хозяйка решительно отодвинула кружку и встала, отошла к печке, отвернулась от гостей. Всем своим видом она показывала, что не желает поддерживать разговор на неприятную и опасную тему. Степан решил пока обождать и не тревожить и без того напряженную женщину. Но Егор с упорством молодого бульдога привязался к охотнице:

— Значит, эта Золотая Баба на самом деле существует? А какой это каторжанин? Беглый преступник, что ли, из лагерей?

— Из лагерей… — эхом отозвалась вогулка, стуча чугунком, тыча кочергой в топку печи. — Всех сманил, увел, водки принес много-много, а потом все и подохли. Никого не осталось. Здесь в каждой избе семья жила, всех не стало. И мой хозяин с ними ушел. Его-то я потом в тайге закопала, чтобы звери не съели, а других… пусть себе лежат.

Ребята пораженно молчали, слушая страшные речи вогулки. Ничего себе — она сама похоронила мужа, а другие трупы так и остались лежать в лесу. Никакой тебе милиции, следствия, никто никого не ищет…

— А каторжанин-то вовсе сгинул, — удовлетворенно продолжала хозяйка, подкидывая дрова в печь. — Съела его Баба, вот что. Шаманы говорили — нельзя ходить на перевал, только они могут туда ходить, на Сяхат-Хатыл, носить жертву. За водку соседи сгибли, а каторжанин — золотишка хотел.

— Ужас какой, — пробормотал Женя Меерзон, поправляя очки.

Он побледнел и вздрогнул и тут же тайком оглядел товарищей — не заметили ли они его испуга? Но все были встревожены, и каждый чувствовал почти то же самое, что и Женя. Приятное расслабление от тепла, еды и отдыха исчезло, сменившись тревожной напряженностью и страхом. Только Егор Дятлов чувствовал азарт исследователя новых земель да Степан Зверев профессионально анализировал полученную информацию. Степан попытался снова вывести вогулку на разговор о происшедшем несчастье, но она упорно отмалчивалась, отворачивая плоское темное лицо. Она молча жевала кусок хлеба, глядя куда-то в угол, заросший мхом и паутиной с незапамятных времен, сама казалась древним изваянием, каким-то тмутараканским идолом, грубо вырезанным из дерева. Было ясно, что больше она не скажет ни слова по поводу случившейся трагедии. Степан решил прекратить ставший бессмысленным допрос, свернул цигарку и вышел из избы покурить и обдумать услышанное.