Только Люба Дубинина безучастно стояла у входа в палатку, заплаканными припухшими глазами глядя на размахивающего в споре руками Юру Славека. Юра краем глаза видел девушку, но не очень-то ему хотелось прерывать интересный спор, искать слова утешения и поддержки, что-то объяснять, извиняться… А в чем он, в сущности, виноват перед Любой? Она сама пошла на близость, сама разрешила ему сделать ее своей, она взрослый человек, который должен сам отвечать за свои поступки. Люба же ведет себя так, как будто он причинил ей невыносимое горе; хочет заставить его чувствовать свою вину, ползать перед ней на коленях и утешать, как малолетнего ребенка. Тут происходят такие эпохальные события, а она зациклилась на своем “несчастье”, на выдуманной обиде, которую сама же и раздувает! Юра снова стал кричать, перебивая остальных, предлагая свою версию случившегося. Ему теперь было совсем не страшно, как и остальным — а чего бояться в атомный век группе технарей с почти уже высшим образованием, они и сами вскоре будут строить ракеты и обслуживать орбитальные станции! Некоторые уже сейчас работают в лаборатории, о которой нельзя говорить вслух; им ли дрожать от примитивного страха в давно исследованных краях родного Урала?

Горячился Руслан Семихатко, басом перебивал его Феликс Коротич, вставлял умные замечания Женя Меерзон; незаметно для себя включился в дискуссию и Егор Дятлов, и даже Олег Вахлаков на время забыл о пережитом позоре и страхе; тот страх не имел ничего общего с этим небывалым ужасом, который, казалось, обновил его душу, освежил рассудок и сделал на время обычным студентом, спорящим на технические темы с товарищами. Зверев внимательно слушал спор ребят, к которому подключилась и Рая, горячо поддерживающая Егора. Только Толик Углов был мрачен и тих. Невыразимый холод объял его сердце, на груди камнем лежала тяжесть; он думал о том, что всем им угрожает опасность, может быть, смерть. Почему-то в сознании Толика вертелось предсказание, которое пробормотала цыганка у дверей подъезда; казалось, это было давным-давно, а на самом деле прошло чуть больше недели. Толик ощущал, как слабеют его ноги, становятся мокрыми ладони, пелена застилает глаза. Он как бы отстранился от друзей-однокашников, от всего окружающего мира, перебирая в памяти события минувших дней. И все эти события складывались в прочную цепочку предупреждений, предостережений, которые кто-то невидимый посылал именно ему, Толику, с целью заставить его отказаться от похода, от участия в этой страшной лыжной прогулке, наполненной пугающими картинами и звуками. Толик оглох и ослеп; он слушал свои потайные мысли, неощутимые сигналы, словно радист из далекого-далекого мира посылал ему радиограмму со словами: “Опасность! Спасайся, кто может!” Толик воспринимал эти слова так ясно, как если бы читал их с листа бумаги. “Они все умрут!” — вдруг уверенно подумал он, глядя на галдящих товарищей, и сердце его больно сжалось от предчувствия утраты.

А ребята все спорили и рассуждали, почти не замечая мороза. Толик отошел за угол палатки и задумался еще крепче. Инстинкт самосохранения, разбуженный интуицией, заставил его мозг работать на полную мощность, придумывая планы спасения. Между тем Зверев скомандовал прекратить спор, отдыхать! График дежурства был тут же пересмотрен, ружье досталось Егору Дятлову, а в пару к нему поставили Феликса Коротича, который горячо заверял ребят, что чувствует себя хорошо и отлично может охранять лагерь. Двое новых дежурных расположились у костра, а Степан решил немного посидеть с ребятами, понаблюдать за обстановкой, чтобы потом подремать несколько часов под утро.