|
На отполированном до блеска дубовом полу лежал обюссонский ковер, на высоких окнах висели темные бархатные портьеры, еще не задернутые, несмотря на то что уже смеркалось. Три из четырех стен занимали книжные шкафы, плотно набитые книгами.
– Выпьете? – спросил Гидеон, закрывая дверь.
– Нет, благодарю вас, – ответила Пруденс. – У нас сугубо деловая встреча.
– Я частенько обсуждаю дела за выпивкой, – непринужденно заметил он, наливая себе виски. – Садитесь, пожалуйста.
На столе вишневого дерева лежала аккуратно уложенная стопка бумаг и ничего больше. Пруденс села.
– Почему поверенный графа отозвался на ваше письмо так поспешно? Это хороший знак?
Поразмыслив, Гидеон ответил:
– Ни хороший, ни плохой. – Он отпил из рюмки немного виски. – Они либо считают наше дело плевым и торопятся сбросить его со счетов, либо у них возникли некоторые сомнения и они желают узнать, какие козыри у нас на руках.
– Как только нам удастся порыться в бумагах нашего отца, мы получим все необходимые свидетельства, – заявила Пруденс.
Он оперся руками о стол и впился в нее пронзительным взглядом. Голос его стал резким:
– Я уже говорил вам нынче утром, что не стану высказывать свое мнение по этому поводу, пока не увижу их собственными глазами. А пока будем оперировать тем, что у нас есть.
Он весь в делах, подумала Пруденс. В его манерах и поведении ни малейшего намека на личные отношения. Ее это должно было бы успокоить, но произошло обратное. Она покачала головой, стараясь отогнать собственные несвоевременные мысли.
– Очень хорошо, – сказала она отрывисто, положив руки на колени. – У вас есть ко мне вопросы?
Он придвинул к себе лист бумаги и взял перо.
– Мне необходимы неопровержимые факты. Хотя бы несколько. Когда газета начала издаваться?
Пруденс задумалась.
– Точно не помню. Ее первым издателем была моя мать. А мы помогали. Кон тогда было лет пятнадцать. Значит, мне – четырнадцать.
– Не думаю, что стоит вмешивать в это вашу мать, – возразил он, хмурясь. – Это еще больше осложнит дело. Когда вы и ваши сестры взяли дело в свои руки?
– Четыре года назад, после смерти матери.
– Отлично. Вас никогда не привлекали к суду?
– Разумеется, нет.
– В этом деле не может быть никаких «разумеется». Сколько раз ваши публикации вызывали нарекания? Жалобы читателей, например?
– Нечасто.
– Точнее. Более десяти раз или менее пяти?
– Более десяти.
– Значит, вы согласны, что это издание вызывает разные реакции? – Он что-то записывал и не смотрел на нее.
– Да.
– Ваша цель – оскорблять людей?
– Боже упаси! Что это за вопросы?
– Именно такие вопросы вам будут задавать в суде. И если вы дадите волю своим эмоциям, проявите озлобление или возмущение, то настроите против себя присяжных и дадите оружие в руки обвинения. Если вы не сумеете сохранить спокойствие, вы проиграете.
Он поднял стакан и подошел с ним к этажерке, на которой стояли графины с напитками.
– Уверены, что не хотите хереса?
– Нет, благодарю вас. Мне надо сохранить ясность ума, чтобы выдержать столь мучительное испытание.
– В мои намерения не входит подвергать вас пыткам. Он наполнил свой стакан.
– Намеревались, – упрямо возразила Пруденс.
– Только для вашего блага. Гидеон снова сел за стол.
– Однако это уязвляет меня значительно больше, чем вас. Не так ли? – фыркнула она. |