— Ну, что на этот раз, Брюс — алкоголь, разгульная жизнь или безнравственная комбинация того и другого?

Актер уронил голову.

— Посмотри на себя. Ты позоришь имя отца. Что с тобой случилось?

Когда, наконец, ты возьмешься за ум и сделаешь что-то своими руками?

Что-то стоящее?

Человек помоложе плакал пьяными слезами; человек постарше его распекал. Оба выглядели вполне искренними. Бэтмэн смотрел на все это со стороны в поисках подтверждения того, что они оба, по сути, актерствовали.

Убедительных доказательств не было. В конце концов, Гарри Маттесон мог быть Связным и одновременно глубоко расстраиваться по поводу дурного поведения сына своего покойного друга; эти роли не были взаимоисключающими. Бэтмэн начал подыскивать слова для речи, которая заставит две ипостаси Гарри вступить в конфликт.

— Вы не мой отец! — заорал Брюс. — Перестаньте разговаривать со мной, как с сыном, которого у вас никогда не было. Вы хотите забрать свой бизнес с собой в могилу — как все папаши. Как мой папаша, — это игра, торопливо произнес внутренний голос, успокаивая ту часть его личности, которая постоянно чувствовала боль утраты. — Если бы я был вашим сыном, вы научили бы меня всему, что знаете? Раскрыли бы вы мне все ваши секреты, все тайные дела, которые возвели вас на вершину?

Актер ждал; Бэтмэн наблюдал.

Гарри открыл рот и снова закрыл. Он поставил стакан на полированный стол и затушил сигару в хрустальной пепельнице. «Научить тебя? Тебя?

Никогда», — он сжал губы в бледную полоску, проглотив слова, которые Бэтмэну так хотелось услышать. Затем вышел из комнаты, хлопнув дверью.

На мгновение, оставшись совсем один, Брюс Уэйн сбросил все свои маски и глубоко вздохнул, снимая напряжение. Он получил всю информацию, какую был способен выудить. Каждая реакция Гарри, каждое слово запечатлелось в его мозгу яснее, чем на фотографии или видеопленке. Позже, после тщательного анализа, он найдет ответ.

Оставаться не было смысла. Внезапный уход Гарри освободил его от необходимости объяснять свой собственный уход. Брюс Уэйн покинул клуб меньше чем через четверть часа после того, как пришел туда.

— Поехали домой, Альфред, — сказал он, усаживаясь на заднее сиденье лимузина.

— Вы узнали, что хотели? Гарри Маттесон и правда тот человек?

Связной?

Брюс развязал черный галстук и ослабил тиски крахмального воротничка.

Альфред тронулся с места, и он откинулся на мягкую спинку сиденья. «Не знаю. Не могу сказать — а ведь это уже о чем-то говорит, верно? Человек, которого я знал всю жизнь — и не могу сказать точно, кто он такой».

— Да, сэр. Это говорит о многом.

Возможно, она просто засиделась в городе. Еще раз тряхнув головой, Селина стянула с себя костюм. Ее одежда, оставленная на ночь в сумке, была холодной и сырой. Когда девушка, переодевшись, выбралась из сарая, ее колотила крупная дрожь. В монастыре уже светилось множество окон; монашки — ранние пташки, но сейчас они были заняты молитвой, и вряд ли кто из них мог увидеть одинокую женщину, шагавшую под мелким дождиком и перелезавшую через ворота.

К тому времени, как Селина добралась до станции, она была насквозь мокрая и смирная, как те петухи. Первый утренний поезд на Готам вез стадо сонных пассажиров, которые не заметили ее, как речной поток не замечает гальку на дне. В поезде было восхитительно тепло. Селина сбросила туфли, натянула на колени свой неоновый свитер и принялась изучать жизненный цикл капель, конденсирующихся на запотевшем стекле.

Роза цела. Не сказать, чтобы она была здорова или в своем уме, но цела. Эдди Лобб больше ничего ей не сделает. Селине казалось, что Роза д'Онофрео исчезнет из ее мыслей так же легко, как капли на стекле исчезают внизу.