Прошлой ночью Бен Дирра рассказал небольшую занимательную историю о том, как бедуины завели пять сотен египтян в Нефуд, делая вид, что ведут их в Дамаск. «Следующий колодец совсем недалеко, совсем недалеко!» – говорили они египтянам, пока солдаты не попадали замертво, а затем бедуины исчезли, задержавшись только для того, чтобы поймать разбежавшихся лошадей и верблюдов. Арден надеялся, что рассказанная история не являлась намеком, и не тратил зря энергию на беспокойство о туманных угрозах. У него в багаже спрятан компас, и пустыня Нефуд не бесконечна, а их верблюды в хорошем состоянии и готовы к путешествию.

Арден смотрел на капающую воду и брел, погруженный в крайнее уныние и горькое одиночество. Абсолютным безмолвием веяло от пустыни, где его тело познало пределы своих возможностей, а душа почти обрела успокоение. Он жаждал покоя, и его желание было пугающим. Однако даже здесь он искал что-то, чего не мог найти. Всю свою жизнь он что-то искал, так и не понимая, что именно. И хотя дополнительный риск приносил ему острое наслаждение, он не стремился досадить отцу, чье вмешательство в его планы просто погнало его в пески и скалы вместо льдов. Ему не нужна была и лошадь, которую он согласился найти. Однажды ему показалось, что он нашел ответ. Вечером, когда они остановились на отдых и красные пески, превратившись в фиолетово-синие, наполнились светом и стали похожи на застывшее штормовое море, он не мог оторвать взор от такого великолепия и оглянулся на Селима, готовившего мучные клецки в костре. Обжигая пальцы, он вытаскивал их из золы. В другой раз он подумал, что нашел желаемое утром, когда, проснувшись и поднявшись на вершину песчаного холма, опьянел от тишины и невероятной чистоты небесного купола.

Иногда ему казалось, что он находил искомое в капле воды, проглатывая ее пересохшим ртом в тени своего выносливого верблюда, а иногда – в недовольном ворчании верблюдицы, которая жаловалась на то, что ее поднимают и заставляют снова идти, как жаловалось и его тело, говоря, что уже довольно, что слишком тяжело, слишком жарко и слишком сухо, что оно устало. Но верблюд шел, и Арден тоже шел. Порой он находил то, что искал, в те моменты, которые приходили и исчезали так быстро, что он не успевал удержать их. Даже когда с неимоверным трудом он брел за Селимом и шаммари и его ноги жгло сквозь шерстяные носки – единственное, что можно носить в песках, – он молился, чтобы поход кончился, и хотел, чтобы он длился вечно.

С последними дневными лучами они сотворили молитвы и устроились на отдых до восхода луны. Наслаждаясь благословенным прохладным воздухом, Арден лежал, смотрел на звезды и слушал, как Бен Дирра хриплым голосом, отражавшимся, казалось, со всех сторон, задавал вопросы, на которые Селим отвечал тихим ворчанием.

Селим, мрачная натура, почти отталкивающе красивый, имел раздражающую привычку спать как можно ближе к Ардену. Поначалу такое близкое соседство мешало отдыху Ардена, хотя он знал, что все бедуины испытывают одиночество и любой из них стремился бы разделить с ним палатку. Он не был готов делить то одеяло, на котором сам спал. Все ночи он проводил, дюйм за дюймом отодвигаясь от мальчика, но, просыпаясь, обнаруживал, что Селим снова прижимается к его спине – и так до тех пор, пока они не оказывались у края палатки. В конце концов Арден хотел приказать мальчику спать снаружи, но понял, что в таком случае возникнут вопросы и непонимание, и до него дошла вся нелепость проблемы. Он капитулировал перед неизбежностью, примирившись с близостью Селима. Арден решил воспринимать мальчика как некое подобие собаки, которая всегда должна одной лапой касаться своего хозяина. Но легкие прикосновения Селима к нему во время сна вызывали у Ардена с необычной и утомляющей частотой грезы о женщинах.