Бен Дирра все еще был жив. Его нога распухла и почернела, а лицо покрылось пятнами. С наступлением ночи у бедуина начались галлюцинации, он громко кричал, и Селим, сев рядом с ним, попытался напоить его. Арден отдыхал, покорно глотая еду, которую дал ему Селим, и у него появилось такое ощущение, что он жует древесину. Арден так устал, что уснул сидя, и ему снилось, что с небес спустился ангел и поет прямо над ним, издавая самые чудесные звуки, которые он когда-либо слышал в своей жизни, подобные светлым, парящим звукам церковного гимна. Проснувшись среди ночи, он почувствовал, что его щека прижимается к теплому песку, и в слабом свете тлеющих углей увидел, как Селим по капле вливает воду в рот Бен Дирра. На рассвете Ардена разбудили стоны шаммари. Во время завтрака из заплесневелых фиников и верблюжьего молока, который подал ему Селим, Арден нашел в своей сумке пузырек с настойкой опия и капнул три капли в воду для больного. Когда Селим направился нагружать верблюдов, Арден забрал из рук мальчика поклажу.

– А ты вообще спал? – хрипло спросил он.

– О да. Я привык по ночам служить своей хозяйке.

Казалось, Селим чувствовал себя в пустыне как дома, он доил верблюдицу и босиком ходил по раскаленному песку, и Арден начал бояться, что он больше, чем простой бедуин. Леди Эстер слыла неисправимой любительницей бессонных ночей и раздраженно требовала, чтобы слуги всегда были при ней. Арден вспомнил ночи, которые просиживал вместе с ней, попивая чай и поглощая еду, которую она приказывала подавать. И внезапно ему пришла мысль, что Селим – один из тех безмолвных, покорных слуг, которые склонялись тогда перед ним. От такой мысли ему стало не по себе, и он, решив, что мальчик не должен взваливать на свои плечи столько работы, приказал Селиму сесть и сам закончил навьючивать верблюдов. Селим покорно сел и взялся за молоко. И снова Арден сделал неожиданное для себя открытие – уже два дня он не видел, чтобы Селим ел хлеб или финики, мальчик питался только верблюжьим молоком. Оно полезно, в голодные годы бедуины переживали лето за счет верблюжьего молока, но в мертвых песках, где не было пастбищ, единственная верблюдица давала не больше одной-двух пинт в день, и большую часть этого Арден сам выпивал за завтраком.

– Черт побери, Селим, – закричал он на мальчика, – если ты еще похудеешь, я предоставлю ветру унести твои кости!

– Простите, Эль-Мухафи. – Мальчик с изумлением взглянул на него, не понимая, в чем провинился.

– Жалкий звереныш!.. – с жестокой несправедливостью проворчал Арден.

Он отчетливо сознавал, что без Селима ему нечего было бы надеяться на выживание, и, закрепляя на верблюде поклажу, резко затянул кожаный узел. Безосновательное раздражение мучило Ардена все утро, но к середине дня его эмоции перегорели, и, когда он погонял верблюдов вперед, утопая в песке, в нем уже не оставалось ничего, кроме стука собственного сердца в ушах. Шерстяные носки Ардена протерлись, и теперь каждый шаг причинял ему пронзительную боль в пятках. По окончании действия опиума Бен Дирра начал беспрерывно стонать и шептать непонятные молитвы. Проваливаясь в песок, который обволакивал ноги Ардена до лодыжек и захватывал в плен, Ардену приходилось еще толкать верблюдицу, которую Селим тянул вперед за веревку. Она рычала и не желала идти дальше. Еле добравшись до вершины, животное не могло унять дрожь от изнеможения. Впереди Арден не увидел ничего, кроме красного песка, – бесконечные песчаные волны до самого горизонта. В ушах у него звенело, он опустился на колени, чтобы свериться с компасом, но шкала расплылась у него перед глазами, и Арден прислонился к стоявшему рядом с ним Селиму.

Всего лишь на секунду, чтобы чуть-чуть передохнуть, подумал Арден. Мальчик терпеливо стоял, поддерживая его, и Арден чувствовал учащенное, затрудненное дыхание Селима.