— Счастлив познакомиться с вами, мисс Браутон, — проговорило это живое воплощение элегантности, словно сошедшее с картинки модного журнала. — Ваша сестра столько рассказывала о вашей красоте и ваших достоинствах, что было трудно поверить в реальное существование подобного совершенства, но теперь я сам вижу, что она абсолютно ничего не преувеличила. «Ко всему прочему он хороший актер. Он безукоризненно разыгрывает свою роль», — сокрушенно подумала Прунелла. Но в то же время достопочтенный Паско говорил с такой очевидной искренностью и неотразимым обаянием, что она не смогла не ответить улыбкой на его комплимент. Было совершенно ясно, что его не интересует ее ответ: он томно смотрел на Нанетт, и его взгляд был настолько полон нежности и восхищения, что, без сомнения, мог вскружить голову любой девушке, особенно такой неискушенной и простодушной, как ее сестра.

После этого первого визита, который Паско благоразумно сделал кратким, Прунелла крайне встревожилась. Она была абсолютно убеждена, что в этом юноше сочетались все качества, которые ей не хотелось бы видеть в муже своей сестры, и не сомневалась, что Нанетт будет с ним глубоко несчастна. Разве может здравомыслящая девушка, получившая воспитание в провинции, быть счастлива с мужем, который, должно быть, проводит часы, завязывая галстук таким сложным и изощренным способом и только для того, чтобы вызвать зависть остальных щеголей? Концы его воротника с геометрической точностью занимали предписанное положение, а его прическа была идеально выдержана в стиле «ветреный день», введенном в моду принцем-регентом. Блеск его ботфортов, если верить рассказам Нанетт, достигался с помощью шампанского. «Шампанское!» — Прунелла с трудом подавила возмущенное восклицание. Использовать шампанское для мытья сапог — в то время как сам сидит без денег и, без сомнения, все глубже влезает в долги к жадным ростовщикам. Когда Паско удалился, сказав еще несколько витиеватых комплиментов Прунелле и задержав руку Нанетт в своей намного дольше, чем это было необходимо, не осталось никаких сомнений, что он произвел на юную девушку впечатление, которое не так легко будет рассеять. Весь вечер глаза Нанетт сияли, как звезды, и Прунелла прекрасно понимала, что сестра просто не услышит ее страстных речей, развенчивающих ореол лондонского денди. «Что же мне делать?» — спрашивала она себя, ложась спать этим вечером, и повторяла этот вопрос снова и снова в течение всей недели.

Прунелла услышала, как только открылась дверь спальни. Конечно, это была Чарити, служанка, которая нянчила ее, когда она была еще ребенком. Чарити тихо подошла к окну. Получившая свое имя, означающее «милосердие», в сиротском приюте, где она воспитывалась с малых лет, Чарити уже начинала сдавать. Однако, благодаря тому, что она была прекрасно вышколена, ее шаги были такими же неслышными, как тогда, когда она в роли самой младшей горничной вступила в Мэнор, затем возвысилась до положения горничной в детской, а после рождения Нанетт сделалась няней. Теперь же Чарити была и камеристкой, и экономкой, а после смерти сэра Родерика сама назначила себя дуэньей Прунеллы и Нанетт. Прунелла подумывала о том, чтобы пригласить в дом пожилую даму, но, во-первых, она не знала никого, кто бы подходил на эту должность, а во-вторых, она понимала: это повлечет сложности и ограничения, которые ей придутся не по вкусу. «Мы живем очень уединенно, — говорила себе девушка, — и в любом случае немногое можно добавить к тем сплетням, которые уже ходят о нашей семье». В такие моменты в ее глазах появлялась жесткость, а в изгибе губ — горечь, пока мысли ее не переходили на другой предмет, не дававший ей покоя ни днем, ни ночью. Это, конечно же, была Нанетт. Чарити раздвинула шторы, и солнце залило комнату. Затем старая служанка повернулась к кровати, и по ее взволнованному виду Прунелла сразу догадалась, что ей не терпится о чем-то рассказать.