— Вот что я хочу тебе показать, моя дорогая, — сказал граф.

Неохотно, мечтая оказаться сейчас в другом месте, Прунелла заставила себя обвести глазами помещение. На секунду ей почудилось, что она не в картинной галерее, а где-то в другой части дома, которую она никогда раньше не видела. У нее вырвался восхищенный вздох, и Прунелла почувствовала, что граф наблюдает за ней с легкой улыбкой на губах. Три огромные бронзовые люстры сияли зажженными свечами и озаряли стены, которые Прунелла видела оголенными и покрытыми многолетней пылью и которые теперь были искусно выкрашены и создавали идеальный красновато-коричневый фон для картин Ван Дейка в золотых рамах. Это был тот самый изысканный тон, в который, как Прунелла знала по рисункам Иниго Джонса, стены были покрашены первоначально. Бордюры, карнизы и фронтоны выделялись белым на золотом, а портьеры на окнах были из бело-золотой парчи. В таком обрамлении каждая картина смотрелась как драгоценность в оправе, и Прунелла могла только смотреть, затаив дыхание, и не верить в реальность происходящего.

— Это один из моих подарков тебе, любимая, — нежно сказал граф.

Она повернулась к нему и, непонятно как, оказалась в его объятиях.

— Я... Я не понимаю... как вы это сделали? Это так прекрасно... — шептала пораженная Прунелла.

— На самом деле ты хочешь спросить меня, на какие средства сделано все это? — улыбнулся граф.

И он приподнял голову своей юной жены, чтобы видеть ее сияющие глаза.

— Почему ты не веришь мне? Почему ты так убеждена с самого первого мгновения нашей встречи, что я нищий бродяга, который готов поживиться всем, что плохо лежит?

— Я... Я думала, что вы... вернулись в Уинслоу-холл, чтобы найти что-нибудь, что можно продать, — честно призналась Прунелла.

— И когда ты увидела, что я смотрю на картины, ты тут же решила, что я начну с них.

— Вам не придется... сделать это? Граф улыбнулся:

— Видишь ли, я очень богат, моя дорогая, у меня с избытком хватит денег для нас обоих, и я совсем не охочусь за твоим приданым.

— Я... Я никогда... не думала ничего подобного.

— Да, я знаю, — сказал граф,— но ты считала, что я растрачу все семейное достояние на лошадей и лондонские развлечения. Прунелла спрятала пылающее лицо на его плече.

— Простите меня... — прошептала она едва слышно.

Его руки еще крепче обвились вокруг ее нежного стана, и он сказал:

— Я прощу тебя только тогда, когда ты пообещаешь простить мне все те прегрешения, которых я не совершал, а также и те, которые я совершил, любимая.

— Я... обещаю... Это было сказано очень тихо, но граф услышал ее слова и, рассмеявшись, заметил:

— Я думаю, что тебе следует поблагодарить меня за этот первый свадебный подарок. Еще один ждет тебя в спальне, а другие скоро будут доставлены из Лондона, но этот я считаю самым главным. Прунелла медленно подняла голову и ощутила губы мужа на своих губах. В этом поцелуе была вся сила его зрелой страсти, и хотя она и не пыталась противостоять ему или бороться с ним, но была не готова к тому сладостному ощущению, которое охватило ее: и губы, и тело больше не принадлежали ей, она слилась в одно с этим сильным, таким любимым ею мужчиной, который сегодня стал ее мужем. Его губы становились все более страстными и более требовательными, затем она почувствовала ту волну счастья и восторга, которая уже однажды вознесла ее к звездам. «Это любовь», — подумала она. Любовь сильная, неудержимая, прекрасная в своем совершенстве, и ничто в целом мире никогда не сможет сравниться с ней или победить ее. И Прунелла подумала, что если бы ей предложили выбирать между любовью и всеми сокровищами мира, она бы знала, что выбирать.