А Орнольф гадюк побаивался. Вообще ядовитых тварей недолюбливал, хотя, конечно, умел с ними обращаться не хуже любого Гвинн Брэйрэ.

Жилейне. Ее звали Жилейне – сестру Хельга.

Жилейне – синица на их языке. Понятно, почему Хельг приходит в ярость, когда Орнольф называет его Эйни. И, между прочим, ярится совершенно напрасно. Они с сестрой до того похожи друг на друга, что Орнольфа при первом взгляде пробрала суеверная дрожь. Вместе они составили бы андрогина, идеальное существо, и, наверное, пока были детьми, родная мать не могла различить их…

А в Жилейне запросто можно было влюбиться, во всяком случае, Орнольф был уже где‑то близко к этому.

Непрошеным явился на ум Дигр, и холодок пробежал от горла в желудок.

Близко… но пересечь черту, отделяющую влюбленность от любви не получится.

А о Жирном Псе можно забыть. Не вспоминать и не видеть его больше никогда. Какой камень свалился с души! Орнольф привык чувствовать его тяжесть, а теперь привыкал жить без гнетущей ненависти на сердце, и ему это нравилось.

Жирный Пес не прошел последних испытаний, над ним не провели баст [5], и он не стал Гвинн Брэйрэ. Не потому, что Дигр оказался слабее Орнольфа, а потому, что так пожелал наставник Син. Обман? Да. Но в том, чтобы солгать Жирному Псу, нет ничего недостойного, да к тому же у наставника Сина свои, и очень странные представления о чести и бесчестье. А последние испытания – предел для многих. Их проходит едва ли пятая часть учеников Ниэв Эйд, и те, кто получает имя, становятся бессмертными братьями, а те, кто ломается, уходят к смертным. Без обид. Мудрецы и чародеи, отважные воины, предсказатели, жрецы, часто правители, они ведь не забывают науку Ниэв Эйд, они просто не обретают бессмертия… и многого другого, о чем не догадываются, потому что об этом им незачем знать.

К порогу испытаний Дигр и Орнольф подходили как равные, ненавидящие друг друга, и друг друга стоящие. А покинули Ниэв Эйд два разных человека. Один – конунг, боец и чародей, человек, к которому благосклонны боги. Второй – кровь от крови богов, и уже не человек.

Забыть о Дигре. И наконец‑то начать звать его Хрольф, даже в мыслях. Потому что презирать и ненавидеть его теперь так же бессмысленно, как бессмысленно небу презирать и ненавидеть смертных.

…Темно‑серые глаза Жилейне так близко, что становится неловко. Тепло, даже жарко и… нет, не по себе от такой близости.

– Я все слышу, – подает голос Хельг.

И Жилейне вспыхивает, отпрянув:

– Пойду поищу ягод.

Она грациозно поднимается, у нее красивая походка и красивое тело, и красивое, странное, тонкое лицо. Невозможно на нее насмотреться, не хочется отводить взгляд. А Хельг позволяет гадюке свернуться на своей груди и произносит в пространство:

– Не обижай ее, рыжий. Соври что‑нибудь, скажи, что тебе нельзя жениться… – и, помолчав, спрашивает с несвойственной ему нерешительностью: – Она некрасивая, да?

– Очень красивая, – искренне отвечает Орнольф.

Хельг вытягивается на траве, закинув руки за голову, по‑прежнему смотрит на солнце, и голос его задумчив:

– Никто не сватается к ней, даже как к дочке Старейшего. Мне кажется, они боятся ее.

«Что он видит? – думает, глядя на него Орнольф. – Как он видит? Что для него солнце? Пятно света в темноте, огненный шар или бледная тень, не имеющая ни формы, ни цвета?»

– Боятся не ее, – отвечает он медленно, – боятся тебя. И тут уж ничего не поделаешь.