За окном еще погомонили, потом шум стал стихать, люди начали разбредаться. Когда все стихло, Николай подошел к двери и стал стучать. Долго на стук его никто не отзывался. Наконец услышали, прибежали.

Распахнув двери, двое стражей в один голос заговорили просительно:

— Посиди еще.

А один из них вдруг добавил:

— Мы люди малые, подначальные. Ты на нас сердце не держи, господине.

Неслышно пятясь, стражники исчезли за порогом. Дверь же, хотя и нерешительно, закрыли снова.

В послеобеденную пору к Николаю заглянули Аверьян Рыло и Кирилл Бочаров. Принесли молока, свежего ситника, масла, овощей… Вперебой, распаляясь, поведали:

— Совсем сдурел наш воевода. Владыку и Пивова из града не выпустил.

— Велел только со стен листы свои пометать. Бил челом государю, чтоб изволил один день на раздумье ему дать. А чего раздумывать? Еще раз учинят россияне обстрел — не из чего станет смолянам стрелять: все пушки со стен посшибают.

— А много ль ныне сшибли?

— Точно не скажу, — ответил Аверьян, — но с первого же выстрела самую большую смоленскую пушку разорвало. Бают, мол, московское ядро ей прямо в жерло влетело. И оттого на башне, где она стояла, чуть не всех жолнерей позабивало!

— Ну-у и что же теперь будет? — спросил Николай.

Ни Аверьян, ни Кирилл продолжить рассказ не успели, как снова начался такой грохот, будто небо рушилось на Смоленск.

— Вот тебе и ответ! — прокричал, пригибаясь ближе к окошку, Кирилл. — Только не я тебе отвечаю — царь Василий с воеводой разговаривает!

Только поутихла стрельба, снова осадили Мономахов дом гражане, крича воеводе воровские и изменные слова, но уже не требуя — угрожая.

— Ежели тотчас же ворота не отворишь, сами то сделаем!

— Истинно, душегуб ты — не воевода!

— Кою корысть от крови нашей имеешь?

Горланили дружно, аж стены дрожали:

— Царю Московскому — слава! Православному воинству — слава!

И пуще прежнего:

— Отворяй ворота, душегуб! Сдавай град!

Николай вздрогнул от неожиданности, когда в ворота воеводского двора стали бить бревнами, затрещали ворота, поддаваясь. Толпа с победными криками ворвалась во дворец и смолкла.

— Тиха-а-а-а! — В наступившей тишине услышал Николай громогласный рев наместника — воеводы Юрия Андреевича Сологуба.

И после того:

— Быть по-вашему! Посылаю к Василию Ивановичу и владыку, и Пивова! Пересилила меня московская сила.

Последние двое суток Василий Иванович провел в Троицком заднепровском монастыре. Монастырь пустовал третий год. После первого русского похода братия разбежалась кто куда, а московское войско, вступая под Смоленск, тоже обходило обитель стороной. Но город был рядом — ядра то и дело залетали сюда со смоленских стен. Однако вот уже два дня пушки Смоленска молчали, а Василий Иванович по совету воевод засел в Троицком, заняв пустующие покои тумена.

Сюда и отправились из Смоленска челобитники — Варсонофий да Михайла Пивов.

Государь был на них гневен: чего град по сю пору не отворили? Оттого лица им своего видеть не велел.

Разговаривали с ними Иван Юрьевич Шигона да дьяк Иван Телешов.

Выслушав городских посланников, шли к Василию Ивановичу и слово в слово передавали все слышанное, а потом возвращались к послам передать все сказанное им государем.

30 июля, когда Варсонофий и Пивов без единого слова встречь приняли всю жалованную грамоту, Василий Иванович отослали город князя Щеню со многими подьячими и писчиками переписывать тяглых, и черных, и служебных людей.