Когда же втолкнули Ивана Юрьевича в курную баньку, холоп очнулся и, вложив в рот четыре пальца, свистнул так, как не свистел и на медвежьих потехах.

Иван Юрьевич, падая на мокрый пол бани, услышал разбойничий холопий посвист, и на душе у него немного полегчало — вскоре должна была появиться подмога. Однако тут же тело вновь похолодело от страха — из-под пола донеслись рвущие сердце стоны, и в голову пришла трусливая мысль: «А меня долго ли палачу убить?»

И Иван Юрьевич, смертный человек, от рождения немощный плотью, закатил очи и потерял сознание.

Флегонт Васильевич, скакавший рядом с князем Оболенским, еще издали услышал призывный свист.

— Быстрее, князь! — крикнул дьяк и пришпорил коня, переводя жеребца в бешеный галоп.

Овчина, еще не понимая, что заставило дьяка вырваться вперед сломя голову, однако же зная, что Флегонт Васильевич ничего не делает просто так, опоясал коня нагайкой и бросился вдогон.

Через считанные минуты они были у ворот усадьбы Глинского. Подоспевшие вслед за ними дворяне, встав в седлах, полезли через забор.

Холопы Глинского никакого сопротивления людям Овчины не оказали. Ворота распахнулись, и Оболенский с дьяком въехали во двор.

Двор оказался пуст. Только у коновязи недвижно застыл какой-то мужик с перекошенным от страха лицом и молча тыкал пальцем в угол двора, к баньке. Овчина еще не успел сообразить — к чему бы это? — как Флегонт Васильевич уже бегом припустился к баньке.

Нырнув в низкий дверной проем, дьяк споткнулся о что-то мягкое. Напрягая во тьме зрение, Флегонт Васильевич посмотрел под ноги и разглядел недвижно лежащего человека. Присев на корточки и ощупывая недвижное тело, он вскоре различил щуплую грудь, узкие плечи и большую голову на тонкой шее. А когда глаза свыклись с темнотой, дьяк узнал в лежащем Ивана Юрьевича.

Похлопав Шигону по щекам, Флегонт Васильевич привел его в чувство и, схватив под мышки, выволок за порог.

На свету Шигона и вовсе пришел в себя Глубоко вздохнув, он сел, опираясь спиной на стену бани, и еле слышно проговорил:

— Он там, под полом.

Полдюжины дворян ссыпались по лестнице в банный подвал.

Флегонт Васильевич сполз туда последним. В сырой и теплой полумгле он увидел желтые языки трех свечей, красные отсветы тлеющих углей и голубые огоньки, пляшущие над ними. Скудный свет пламени выхватил из темноты фигуры страшного старика, согнувшегося в дальнем углу подвала, и двух молодых мужиков, стоявших перед ним с обнаженными ножами. В другом углу дьяк увидел голого человека, подвешенного за руки на дыбе.

Подбежав к дыбе, дьяк перерезал веревки и приказал вынести несчастного во двор. А сам, взяв одну из свечей, подошел к старику и приблизил огонек к его лицу.

— Ты ли это, князь Михайла? — почти не веря своим глазам, спросил потрясенный Флегонт Васильевич, но ответа не получил.

Вместо ответа старик зарычал и, схватив себя за горло, медленно сполз на пол, царапая ногтями стену и закатив невидящие очи.

Эпилог

Глинского снова посадили в ту же палату за государевыми конюшнями, где он сидел перед тем почти двенадцать лет.

Его оковали многопудовыми железами и цепями и надели на голову тяжкую железную же шапку.

Умирая голодной смертью, Глинский все время, пока еще мог, размышлял об одном и том же: почему удача отворачивалась всякий раз, как только он пытался исполнить завет великого мага и звездознатца Пико де ля Мирандолы — моденского графа, ученейшего человека во всей подлунной?

И только перед тем, как предстояло ему впасть в совершеннейшее забытье, он подумал: «А может, Мирандола неправильно прочитал мою звездную судьбу и планида моя должна была стать совсем иной?