— Ты позволь мне, боярин, покоротку перетолмачить графу Леонгарду нашу беседу, — попросил барон наместника.

Оболенский, исподтишка взглянув на Николая — слушай-де внимательно, — согласно кивнул.

Герберштейн коротко пересказал все Нугароле, и тот ответил раздумчиво:

— Смоленск — не Москва. Здесь люди долгое время жили на магдебургском праве, имели, как и в Германии, цехи и гильдии. Вполне возможно, что они не столь враждебны по отношению К немцам, как московиты. Постараемся познакомиться с этим малым поближе: может быть, он нам и пригодится. Для начала проверим — тот ли он есть, за кого себя выдает.

Вскоре застольники пошли кто куда. Хозяин дома, прежде чем покинуть гостей, сказал повелительно:

— А ты, Николай, возьми свечу да проводи немцев в покои, и что они тебе скажут, исполняй, как будто то были мои слова.

Волчонок низко поклонился и, взяв со стола шандал о три свечи, пошел впереди гостей в отведенные им палаты.

Николай совершал этот путь уже во второй раз. Накануне его привел сюда сам наместник и сказал:

— Зри, Николай, и слушай со вниманием. Обе сии горницы строены не просто так, но с секретом. Зодчий их был изрядным розмыслом и хитрецом. Если в любой из них даже шушукаются весьма тихо, то в потаенном чуланчике все добре слышно.

— А где тот чуланчик? — спросил Николай.

— С другой стороны этого придомка.

Выведя Николая из флигелька, наместник показал ему малую дверцу в чулан:

— Гляди, вот эта малая дверца прикрывает оконце, пробитое в задней стене печи. Та печь поставлена между двумя горницами. И где бы шептуны ни переговаривались, через решетку в поддувале все, о чем они молвят, слышно в чуланчике так ясно, что и глухой услышит.

— А если печь затопить? — спросил Николай.

— Тоже слышно, но хуже. Потому вытапливать ее надо накануне того, как будут немцы вести тайные беседы.

— А как то знать?

— Утром и вечером остаются они одни. И в те поры, а также, может статься, и среди ночи, будут они секреты разговаривать, и надобно тебе, Николай, разговоры те всенепременно подслушать. А чтоб днем печь вытоплена была, станем мы немцев застольями да прогулками занимать, и в то время холопы мои без них то дело сделают.

Теперь, переступив, порог, понял Николай, что холопы изрядно перестарались: натопили так — декабрю впору.

— Чего так жарко? — спросил. Герберштейн.

— После бани да после застолья не было бы какой простуды, — ответил Николай и, спросив не надобно «ли чего, услышал:

— Притомились мы с дороги, спасибо тебе, Николаус, иди с Богом.

Николай молча поклонился и вышел за дверь.

Пока он обходил придомок, Герберштейн уже успел завести разговор с Нугаролой, и когда Николай осторожно отодвинул дверцу, до него донесся голос барона, продолжавшего начатую фразу:

— …потому не только малый, который рассказывал мне о достоинствах русского вина, но и сам наместник могли быть искренни в отношении князя Глинского. Его положение теперь совсем не такое, как девять лет назад. После женитьбы царя в январе этого года на племяннице Глинского Елене вопрос о полном освобождении князя Михаила — вопрос нескольких месяцев. И русские вельможи, зная это, спешат объявить себя его старыми друзьями.

— Как же могло такое случиться? — услышал Николай голос графа Нугаролы, — Ведь по греческим законам схизматикам нельзя расторгать брак с живою женой?

Николай затаил дыхание: когда в Смоленске узнали о разводе Василия Ивановича с великой княгиней Соломонией Юрьевной, урожденной боярыней Сабуровой, то многие таким бездельным вракам просто-напросто не поверили.