Как ни хотелось подольше понежиться в постели, Колетт заставила себя отбросить одеяло и спустить ноги на пол.

Колетт обожала свою работу в Манхэттене, ей действительно нравилось жить в большом городе, ходить по улицам, полным света и энергии. Но вечерами, укладываясь спать, она не могла отделаться от иллюзии присутствия мужа. Не потому, что она скучала по Брэду. Вовсе нет. Просто ей не хватало того спокойствия, которое бывает, когда делишь с кем-то постель. Но странное дело: ворочаясь на своей детской кровати, кутаясь в тяжелое ватное одеяло и вдыхая свежий ветер из окна, она совсем не испытывала этой тоски. И хотя Колетт собиралась уехать в Нью-Йорк наутро после свадьбы, теперь она подумывала, не задержаться ли на денек.

Подавляя желание снова зарыться под одеяло, она встала и потянулась. Голые ноги покрылись гусиной кожей. Колетт схватила фланелевые пижамные штаны, висевшие в изножье кровати, и мигом надела. Окно словно манило, и она подошла к нему. Хотя небо начинало светлеть, рассвет еще не наступил, и рождественская лампочка не давала ничего разглядеть в темноте за стеклом. Лампочка так накалилась за ночь, что Колетт пришлось ухватить ее через футболку, чтобы выкрутить.

Без света стало видно пейзаж за окном. Колетт улыбнулась. Буран прошел, покрыв землю чистым белым снегом в несколько футов толщиной. Елки, росшие с южной стороны дома, оделись в холодное белоснежное убранство. А небо над океаном постепенно меняло цвет: из-за горизонта исходил золотистый свет, предвестник утра. Это было потрясающе красиво.

Колетт знала, что из-за вчерашней метели на свадьбу доберутся не все приглашенные. Те, кто ехал издалека — из Лос-Анджелеса, Лондона, Нового Орлеана, — прибыли в город уже вчера, да и местные не сочтут снег за препятствие. Но вот те, кто планировал добираться из Нью-Йорка на машине, наверняка не появятся. Ну и ладно. Вчера снежная буря показалась ей дурным предзнаменованием, зато сегодня воспринималась как благословение. Такая красота!

День будет чудесным. Она чувствовала это.

Накинув толстый фланелевый халат и перехватив его поясом, Колетт вышла из спальни. Ей очень хотелось в туалет, мочевой пузырь все упорнее напоминал о себе. Но этим утром у нее имелись неотложные дела — прежде всего следовало сдержать обещание, данное будущей невестке. А именно — разбудить Оливера. Ее братец имел обыкновение спать как убитый. Иногда он просто не слышал будильника, как бы громко тот ни звонил. Так что Колетт взяла эту работу на себя.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить отца, она прокралась по коридору и уже собиралась постучать, как вдруг, к своему удивлению, увидела, что дверь в комнату Оливера открыта.

— Не может быть, — прошептала она, и легкая улыбка сомнения коснулась ее губ. Колетт просто не могла поверить, что этим утром брат проснулся раньше нее.

Она все же постучалась в дверь, прежде чем войти, а войдя, тут же остановилась и в смущении уставилась на кровать Оливера, аккуратно застеленную таким же, как у нее, ватным одеялом. В изголовье лежало четыре или пять подушек. Но самого Оливера в кровати не было! В постели, похоже, никто не лежал с тех пор, как она была застелена прошлым утром.

«Разве что он сам ее заправил», — подумала она, прежде чем сообразить, насколько это нелепо. Ее брат ни разу в жизни не застелил свою постель сам.

Колетт вздохнула и улыбнулась сама себе. Накануне вечером, волнуясь из-за предстоящей женитьбы, Оливер засиделся за чтением в мамином салоне. Раз его нет в постели, значит, он наверняка заснул в той же комнате, на диванчике перед камином.

— Сегодня утром тебе придется держать себя в руках, братишка, — пробормотала она, снова выходя в коридор.

В доме было тихо, темно и прохладно. На верхней площадке лестницы Колетт остановилась, чтобы включить отопление, и начала спускаться.