Колокола звучат приглушенно, причем на некоторых церквях звонить и вовсе перестали — умолкли звонницы святой Клары Ассизской и храма Трех Царей, удары на кафедрале редки и слабы. На фоне абсолютного безлюдья и гнетущей тишины похоронные звуки колоколов навевают даже не уныние, а чувство глубокой обреченности.

— Можно было бы объяснить отсутствие прохожих на улицах ранним часом, — вполголоса говорил преподобный, — но по моим ощущениям вот-вот наступит терция. Значит должны открыться лавки, обязаны ходить молочники и угольщики… Никого. Плохо дело, господа мои, хуже некуда…

— Не приближайтесь, — предостерег шевалье де Партене, углядев мертвеца на углу с улицей Огюстен. — Видимо, умер вчера вечером… Назад!

Покойник шевельнул рукой, пальцы с почерневшими ногтями заскребли по смерзшемуся снегу. Ноги дернулись будто в судорогах, послышался тихий стенающий звук, не присущий ни единому известному живому существу.

— Узнаёте, мэтр? — брат Михаил повернулся к Раулю. — Речная башня, а? Явления одного порядка, не правда ли? Стоит поторопится: город мертвецов я еще способен представить, но при мысли о том, что умершие предпочтут упокоению в могиле бродячий образ… Кхм… Не говорить же «образ жизни»? Идемте!

Встретили и нескольких живых — по дороге к дворцу архидиакона таковых оказалось целых четверо. Накрепко спятившая старуха, возглашавшая пришествие Антихриста во плоти, пьянющий бенедиктинский монах, с трудом переставлявший ноги и, в отличие от обуянной эсхатологическими предчувствиями старицы, напевавший что-то фривольное и предосудительное для лица духовного, а так же двое сержантов в синем с лилиями, которые — невероятно! — занимались делом: вели под уздцы понурую лошадку, запряженную в волокушу на полозьях, нагруженную мертвыми телами.

— Благослови Господь, — инквизитор привычно сотворил крестное знамение.

— Только на милость Его и уповаем, — ответил бородатый сержант. — Что ж делается, преподобный брат?..

Кратко обменялись новостями. Городской прево заболел, его замещает шателен замка короны мессир де Бональ. На службу не вышли девятеро, дурной знак — смертей несчитано, многие умирают дома. В храмах отменены службы, госпитальеры перестали принимать покойников в «Божий дом» — говорят, везите за стены, сваливайте в полях, будем потом хоронить в общих могилах. У францисканцев…

— Я знаю, что у францисканцев, — угрюмо ответил брат Михаил. — И в других аббатствах. Смерть охотнее разгуливает там, где больше всего людей.

Обиталище преосвященного не было обнесено даже символической оградой — кого страшиться с собственном городе? Фасад и впрямь напоминал Новый дворец в Авиньоне: сдвоенные островерхие башенки над главным входом, зубчатые стены сложенные из обычного для Арраса желтого песчаника, деревянные скульптуры в глубоких нишах, защищающих от ветра и непогоды.

Верно как-то заметил Михаил Овернский: Гонилон чувствует себя в городе этаким маленьким Папой, вершителем и созидателем, приближенным к Сферам Небесным больше, чем любой другой… Действительно, чего ему не доставало?

Серьезной охраной архидиакон за последние годы не озаботился: во-первых, прелаты Святой Матери-Церкви a priori неприкосновенны, во-вторых, кто посмеет обидеть добряка и благодетеля, пусть даже имеющего несколько более широкие взгляды на мораль и статус священнослужителя? Кто без греха — пусть первым бросит камень!

За дворцом приглядывал пяток сержантов прево, обходивших близлежащие улицы с бóльшим усердием, чем обычно, и только.