Уолтер Моуни, наместник Эдуарда Плантагенета в Кале, сильно рисковал бросив все наличествующие силы в этот стремительный рейд, но успех превзошел любые ожидания: богатые трофеи при ничтожных потерях в людях (двое убитых, десяток с небольшим раненых), получены новые опорные точки для предстоящей летней кампании — а в том, что его величество продолжит борьбу за французскую корону с Филиппом де Валуа не сомневался никто: от командующего английским войском на континенте, до кредиторов Эдуарда в Священной империи, еврейских ростовщиков, ковроделов из Брюгге, брюссельских пивоваров или виноградарей Дуайе.

Омрачал этот небольшой триумф инцидент, случившийся по вине его светлости Ричарда Арунделла — потомка благороднейшей семьи, неустрашимого воителя, но при этом человека дурно воспитанного, бесцеремонного и весьма превратно толкующего слово «дипломатия».

Когда впервые за двести лет несбывшаяся мечта «Старого Гарри», короля Генриха II, отца Ричарда Львиное Сердце, о создании единой империи, включающей земли Англии, Франции, Аквитании и Гаскони, близка к осуществлению, когда решается судьба монархии, ни в коем случае нельзя ссориться с важнейшим союзником — Святой Матерью-Церковью!

Особенно в лице полномочного представителя Папы и курии!

* * *

— Ваше высокопреподобие, я приношу нижайшие извинения от имени королевства Англия и его величества Эдуарда Плантагенета…

— Просто «ваше преподобие», сэр Моуни. Приставка «высоко» соответствует церковному титулу аббата, архимандрита или папского камергера.

За губернатором Кале брат Михаил наблюдал не без скрытого удовольствия: похоже, этот суровый, решительный и не слишком красивый внешне господин и впрямь был смущен — невозможно притворно покраснеть до ушей, особенно не обученному лицедейству военачальнику.

Его чувства можно понять: просить прошения за необдуманные (мягко сказано!) действия дуболома-графа не слишком приятно, особенно сознавая, что инквизитор не раздумывая доложит куда следует — сиречь в коллегию кардиналов, где английские позиции весьма шатки: со времен Климента V и переезда в Авиньон конклав состоит в большинстве из французов и итальянцев.

— Постная трапеза, — окончательно стушевался Уолтер Моуни, указав на роскошный стол. Надо же, где они раздобыли в это время года атлантического осетра, в отличие от пресноводных сородичей обитающего в море? — Не откажите угоститься… Э-э… Прочим вашим сопровождающим отданы лучшие помещения цитадели Кале, никто из них ни в чем не нуждается.

— Я могу их проведать?

— Разумеется, незамедлительно!

— Но сначала — трапеза, — Михаил Овернский непринужденно присел к столу. Ополоснул руки в серебряной чаше, поднесенной безмолвным слугой. Нарочито медленно вытер льняным полотенцем, на котором остались темные следы: засохшая кровь жертв Вермельской резни. — Сэр, отчего вы стоите? Присоединяйтесь. Побеседуем.

Гневливость, безусловно, смертный грех. Однако нынешним вечером — а приглашение на ужин к сэру Моуни состоялось после заката, когда отряд Арунделла с победой прибыл в город, пленников сдали в крепость и въедливые английские законники начали вникать кого именно доставил в Кале милорд Ричард, — преподобный был злее сонмища гадаринских бесов.

Подобное обращение с главой Священного Трибунала спускать нельзя.

Ах, как они забегали, вскрыв сундучки с бумагами! В чем нельзя упрекнуть Арунделла, так это в невнимательности — по его распоряжению кнехты сгребли все невеликое имущество инквизиции в кучу, по возвращению отдав светской власти: пускай у препозитариев короля голова болит.

По счастью, который месяц скучавший от вынужденного безделья capitaine de ville неотлучно находился в замке и лично принял схваченных французов.