— Стало быть, и тебя, Ванюша, ирод не захотел пожалеть. Боится он нас! В заточении хоронит! — И уже спокойно продолжал: — Ничего, может, так и лучше. Вместе легче беду пережидать. Спасибо, что хоть живота не лишил. А мы ничего ещё, поживём! Я ещё с детишками твоими понянькаюсь, я хоть и слеп, но далеко вижу. Придёт ко мне ещё Дмитрий, прощения просить будет... А вот этого не надо, Ванятка, не реви! Большой уже. Мне десяток годков было, когда я великим московским князем сделался! А где же младшенький? Где Юрий? Ой, какой ты большой стал, князь! — нащупал обрубками пальцев голову младшего сына Василий. — С кем же вы прибыли?

   — С отцом Ионой, — отвечал Ваня.

   — Где же он сам? Почему в палаты не проходит?

   — Грешен, говорит. Пошёл в церковь молиться.

   — Видать, грязи в дороге достаточно поналипло, если в светлицу хочет покаянным зайти, — сказал великий князь. — Похоже, он стражем к великокняжеским отрокам приставлен. Не про него эта честь.

Отец Иона молился усердно, бился лбом о каменный пол, не уставал класть поклоны. И в пустой церкви над амвоном то и дело раздавался густой бас старца:

   — Спаси и сохрани, помилуй меня! Не предавай анафеме, не прокляни за грех. Ибо то, что я делал, шло от добрых помыслов моих и от сердца покаянного, хотел, чтобы великие князья и отроки нашли мир и покой душевный. Господи, не осуди строго раба своего! Прости меня за то, что поддался искушению сатаны и пожелал величия вместо смирения. Прости, что презрел монашескую рясу и пожелал носить крест митрополичий. Отпусти мне грехи за то, что пожелал иметь свою паству, а себя видел пастырем, нёсшим свет Божий во тьме. Прости, что Василия обманул в его ожиданиях и сам стал стражем для чад его. Господи, сделай так, чтобы не прокляла меня паства, а поверила в искренность моих помыслов. Никогда не служил я Юрию Дмитриевичу, только один у меня господин, это ты, Господи!

Призвание служить Богу отец Иона обнаружил в себе ещё в ранней юности. Едва минуло двенадцать годков, как он сбежал из родительского дома и ушёл в обитель. Юный послушник удивлял братию своим усердием: он мог ночь напролёт молиться, подавляя в себе гордыню, исполнять любой наказ игумена, под жёсткой рясой всегда носил власяницу. Ел один хлеб, только в большие праздники мог отведать немножко сыра, пил родниковую воду. Малец совсем не носил обуви и мог в лютый мороз отправиться в лес за хворостом для братии. В пятнадцать лет Иона стал известен в округе своим подвижничеством, и за многие вёрсты в монастырь приходили крестьяне, чтобы посмотреть на удивительного отрока.

   — Так он же совсем мальчишка! — удивлялись богомольцы. — Да... видать, недюжинную силу Господь вложил в это худое тело, если сумел над братией так возвыситься!

В монастыре Иона пробыл четыре года, а потом к нему в келью заявились монахи и вынесли свой приговор:

   — Крестьяне к тебе ходят, а нас на дух не выносят, считают, живём мы в пьянстве и блуде! Если возражать пытаемся, все на тебя показывают, дескать, только так должен жить праведник. Возвыситься хочешь, отличиться от нас всех. Тёплую рясу зимой, к примеру, не носишь. Или хочешь сказать, что тебе не холодно совсем? А ведь окромя души плоть ещё есть. Она ведь болеть и страдать, как и душа, умеет. Устали мы за тобой тянуться, сил уже больше нет! Почему бы тебе не жить так же, как и мы? Оставайся тогда!

   — Нет, — покачал Иона головой.