— Как же тебя такого забыть, государь? Захочу, так не получится, — удивилась баба.

   — Ладно, ладно, утри слёзы. Ни к чему это. В утешение я тебе мужика оставлю, из дворовых он. Скажу священнику, чтобы обвенчал вас. Вспоминай меня, Прасковья, добрым словом. Люди, наверное, говорят, что суров я, баб бью. Только ты тому не верь! Ваську я ненавижу, а баб люблю. А теперь прижмись ко мне покрепче.

Софья Витовтовна уже знала: Василий возвращается в Москву, и ждала гонцов, чтобы самой быть поводырём у сына, но вместо посыльного от великого князя в терем пожаловал боярин Иван Ушатый.

Он вошёл в её горницу и, стрельнув глазами на девок, помогающих княгине одеваться, сказал:

   — Собирайся, Софья Витовтовна, тебя великий князь дожидается, Дмитрий Юрьевич.

Рассыпались девки по горнице, как яблоки из упавшей корзины. Боярин Ушатый продолжал:

   — С ним поедешь, хочет он, чтобы ты ангелом-хранителем ему была в дороге.

Великая княгиня Софья была похожа на своего отца Витовта не только чертами лица: тот же прямой нос, капризные губы и даже морщина на челе, точно такая же глубокая и кривая. И характером княгиня была под стать отцу: не любил покойный правитель слова, сказанного поперёк. В порыве ярости мог обломать трость о спину нерадивого слуги или взашей собственноручно вытолкать спесивого князя. Сама же Софья Витовтовна не раз за волосья таскала девок, и бояре, зная крутой нрав великой княгини, старались не перечить ей понапрасну, тем самым не вызывать на себя гнев госпожи.

Первый год, проведённый на Руси, был для Софьи Витовтовны особенно трудным. Выдали её замуж за Василия Дмитриевича, чтобы скрепить дружбу двух соседей. Это обстоятельство не мешало Витовту пощипывать окраину русских земель. И весь гнев Василий обрушивал на свою жену, видя в ней главный источник всех бед и напастей, которые обрушивались на Московское княжество.

Сам Василий Васильевич был зачат, когда между супругами воцарилось примирение, и зять с тестем на короткое время перестали ссориться. Может, оттого и уродился он не такой, как все — был неровен и горяч, словно настроение матери передалось и ему. Только после смерти Василия Дмитриевича Софья почувствовала себя по-настоящему великой княгиней, она уже не стеснялась своего литовского выговора, не опасалась насмешек бояр — власть была в её руках. И те бояре, которые совсем недавно ходили в её заклятых врагах, теперь искали её расположения. Вот когда в ней в полной мере раскрылся характер железного Витовта — оказывается, она не забыла нанесённых обид и не собиралась прощать никого. Первыми поплатились братья Нестеровы за то, что наушничали Василию Дмитриевичу про связь великой княгини с красавцем сотником Степаном Охабнем. Обоим братьям она велела отрубить головы. Следующими оказались бояре Плещеевы — отец и сын. Великая княгиня повелела тайно задушить их в темнице за злые языки. А недоумка-шутника — боярина Кобылу повелела прилюдно на площади выстегать розгами, в вину ставила то, что посмел посмеяться вслед великой княгине.

Попридержали бояре злые языки, попритихли, а Софья Витовтовна в государстве заняла первое место при малолетнем своём сыне. Даже повзрослев, Василий не однажды обращался за помощью к матери, признавая её ум и мудрость.

И даже когда Василий был низвергнут и беспомощен, а великая княгиня растеряла своё прежнее величие, не нашлось боярина, который посмел бы оскорбить Софью даже взглядом. И вот сейчас боярин Ушатый, пнув ногой дверь, нагло посмел войти в покои княгини.

   — Ты, княгиня, на ухо, видать, тугая стала, — повысил Ушатый голос, — так я могу тебе и проорать! Дмитрий Юрьевич с тобой возиться не станет, прикажет по рукам и ногам связать да в телегу бросить.